которое мы считаем видением достоверного, как и неполные вспышки осознания, искаженные субьективностью нашего лич¬ного языка, создают неверные системы интерпретаций снов и событий. Выходить из реальностей таких интерпретаций тем сложнее, чем глубже и сильнее была встреча с реальностью, оставившая после себя неверное понимание или бессмыслен¬ные действия. Имея опыт недостоверных и опустошающих, обес¬кровливающих действительность способов воспринимать про¬исходящее, становишься способен отдать должное нежеланию выходить из сложенных описаний мира, маленьких домов в без¬брежной ночи, построенных для нас нашими родителями, об¬ществом, Другими и, отчасти, нами самими, — нежелание это растворено в смысле социального существования. То есть, не¬желание без необходимости отправляться в дальнюю дорогу, не имея достоверного ориентира или надежного проводника. Впрочем, мы не принадлежим этим промежуточным домам, и реальность состоит в несомненном родстве с нами, и что-то в нас это знает.
Естественным качеством восприятия, обусловленного сетью социальных напряжений, является корыстная избирательность. Из всего происходящего отбирается лишь все нужное и дости¬жимое с точки зрения силы обжитой социальной среды. Так же как и недостижимое и полностью неприемлемое. Конечными целями социальных намерений и создаваемых этими намерени¬ями школ жизни является личное благо. Насколько известно автору, ни одна из таких общественно культивируемых реаль¬ностей, скрепляемых соответствующим качеством языка, не согласует себя с индивидуальными смыслами жизни людей, с их высшими и необщественными судьбами, с тем в людях, что не имеет никакой корысти в целях, излагаемых этими реальностя¬ми. У общественных реальностей нет таких задач, поскольку их основной практикой является делание вещей воспроизводимы¬ми, — будь то половой акт, разговор о погоде или начинающи¬еся задолго до предполагаемой смерти приготовления к похо¬ронному ритуалу. В этих реальностях нет такого смысла, кото¬рый бы сделал возможным и учил бы памяти о том в судьбе человека, что не может быть немедленно использовано для до¬стижения известных целей, конкретных настолько, чтобы их можно было брать известной волей. В употребляемом значе¬нии слово «смысл» используется как «то, зачем». С точки зрения сновидящего же достоверно применение этого слова как «то, из чего делается нечто», — будь то слова, сновидения или жизнь. В этом склонении языка свобода — это род времени, которое не существует где-то там, а проявляется, когда есть собранность и ясность всех наших где-то там, к которым мы вольны стре¬миться или не стремиться.
Подлинные желания людей гораздо лаконичнее и конкрет¬нее, чем те хитросплетения хотений и фрустраций, которые мы привыкли считать своими желаниями. Мы захватываем то, что не является нами, поэтому нас захватывает то, чему мы не принадлежим. Но основы сознания бескорыстны, и это всегда шанс и способ выпутаться и из тех странных охот, которые ус¬траиваем мы, и из тех, которые устраивают другие на нас. Энер¬гия бескорыстности, подавляемая или корыстно используемая современным социумом, практична для каждого из нас в от¬дельности хотя бы потому, что отбрасывает социальные захва¬ты и высвобождает наши подлинные и неэгоистичные стремления, как и подлинные отношения с другими людьми и с Другим. Бескорыстность чего-то главного в нас не отменяет сети наших непрожитых корыстей и, к тому же, очень редко верно интер¬претируется обыденным вниманием, а чаще не взыскивается им вовсе и проявляется только в действии. Его отсутствие дает о себе знать чувством, что что-то не так, а узнавание достовер¬ного зависит от расположения другой удачи, в которой нет места для корысти и насилия над реальностью. Похоже, что свободо¬любие ныне существующими обществами поощряется в боль¬шей степени своим репрессивным характером, чем провозгла¬шением ценностей, имеющих отношение к свободе (деньги и власть как свобода), которые уже естественно даются либо це¬ной несвободы, либо, в лучшем случае, строгой самодисципли¬ной Клименки. Вместе с немодными в наши дни и недеклариру¬емыми общественными институтами способами «быть хороши¬ми», что, должно быть, закономерно по дороге к трезвому вос¬приятию, почти не осталось общих практик отстаивания и взра¬щивания той золотой части в человеке, без которой, с точки зрения автора, нет точного вкуса к свободе, к её обшей и лич¬ной практике. Только ли раскрепощения принесут недавно примеренные обществом и обкатываемые ныне способы «быть плохим», как благами и ценностями, или это надолго скурвит