А. Панов

Школа сновидений (Часть 1)

лет 50, ехавший с нами, вдруг начал разговари¬вать с мальчиком и стал говорить с ним как с маленьким. Поезд ехал к морю, дело было в декабре. Мужчина сладким и насмеш¬ливым голосом стал расписывать мальчику, как тот с родителя¬ми будет загорать на пляже. Мальчик съежился и слегка офи-гел, потом попытался объяснить дяде, что уже зима, на пляжах снег и вообще они не за этим едут к морю. Мужчина как-то нехорошо распалился (он даже покраснел) и ещё более настой¬чивым и лживым голосом стал говорить: нет, это здесь снег и холодно, а там на море (на Черном, между прочим) жарко, го¬рячий песок и плавают вот такие огромные киты и они даже выползают на бepeг, чтобы на них могли кататься такие вот мальчики как он. Мальчик совсем смешался и стал беспомощно поглядывать на родителей. Мужчина ещё больше расходился и стал молоть кучу всякой чуши, плавающей в его вредных моз¬гах. Время от времени мальчик ещё пытался спорить, когда мужчина нес совсем уж несусветное, но все больше робел — молодые родители тускло молчали — его речь стала рваной,

угловатой, потом с какого-то момента он стал подавленно и неискренне поддакивать пожилому идиоту, который получал странное удовольствие от подминания младшего и ясного, от коверкания его представлений о мире.

А я стал вспоминать всю бредятину, существующую только в лживом языке взрослых для детей, которым потчевали нас всех с самого детства — от бук и бяк, которой приходят к тем деткам, которые не хотят спать, до всех ответов в сердцах на детские «почему».

Вспоминая самые ранние детские сны, можно добраться до времени, когда в восприятии реальности и снов не было суще¬ственной разницы: и то, и другое было пузырями времени и света событий и действий, имеющими внутреннюю логику и ясность равной чудесности и свежести.

Кстати, и то и другое неотъемлемо от ощущения особой те¬лесной легкости, которая теряется по мере взросления и обоб¬ществления нашей энергии. Водораздел между сном и явью в детстве чаще всего самостоятельно осознается в связи с воз¬можностью летать, хотя ощущение, что летать можно и наяву, долго не выветривается по мере взросления, но выветривает¬ся. Неистинные описания мира часто захватывают, сковывают определенные места нашего тела, создавая почву для утраты текучести и гибкости. Описание мира отделяет нас от энерге¬тического тела (от нашей цельности), поскольку, будучи про¬дуктом и знанием целиком общественным, пытается распрост¬раниться и на бытийную сторону мира, относительно которой оно по определению неистинно. Тем самым для нашего сво¬бодного восприятия создается барьер-экран, на который проецируется описание мира, но через который не происходит непосредственное восприятие.

Ещё более полные формы бреда и абсурда закладываются в восприятии в период активной социализации. Это опять таки происходит в силу несоответствия реальности и её дел рече¬вым рядам, сопровождающим в подростковом и юношеском возрасте обобществление сознания.

«В училище с первого же дня жизни в общежитии воспитате¬ли нас стали будить в 6 утра ударами ноги в дверь. Если дверь не открывалась, её часто высаживали. Они орали, что мы сво¬лочи и тунеядцы и что нас исключат. Почти каждый день также проводились линейки, на которых замдиректора или декан по полчаса и более исходили криком в том же смысле. Они вели себя с нами как с преступниками, хотя мы не успели ещё сде¬лать ничего ни плохого, ни хорошего...»

Такого рода обобществление, в котором основным инстру¬ментом является речь и агрессивная периодичность наездов по поводу не существующих в конкретное время в реальности дей¬ствий, порождает очень глубокое, тонкое и иррациональное восприятие реальности как полной бессмысленности и бреда. Это ощущение, меняясь, просачивается и в сны, обретая фор¬му алогизмов, бессмысленности, беспомощности, обреченнос¬ти на уровне образов, видений и их взаимосвязей.

Есть принципиальная разница между иной логикой Неизве¬стного, которое проникает в наши обычные сны, оставаясь цель¬ным в своей инаковости, и между алогизмом, бессмысленнос¬тью образов и взаимосвязей нашего сознания с его разбитой социализацией целостностью.

Исследуя и меняя свою речевую деятельность и историю речевого обобществления своего сознания, ищущий может очень глубоко очистить и восстановить свою цельность как наяву, так и во сне. Наиболее добротная позиция в этом процессе — как и во всем остальном: тщательно и бережно перебрать все, чем вы располагаете и чем вас напичкали, и оставить в языке, син¬таксисе и общении то, что вы ощущаете как несомненно живое и достоверное.