Лобсанг Рампа

Шафранная Мантия

жили в них. Эти кельи были абсолютно лишены света. Монахи могли проводить там от трех до семи лет. Человек выбирался наружу лишь тогда, когда решал, что срок его добровольного заключения подошел к концу.

Процесс возвращения в мир занимал определенное время. Сначала в крыше кельи проделывалась маленькая дырочка, чтобы внутрь мог проникнуть только тонкий луч света. С каждым днем отверстие увеличивали, и примерно через месяц тот, кто находился внутри, мог снова видеть. Во время затворничества зрачки глаз полностью открываются, и если человек сразу выйдет на яркий солнечный свет, он мгновенно ослепнет. Однажды старый отшельник сидел в своей келье, где провел к тому времени уже двадцать лет. Вдруг огромный камень, свалившийся со скалы, ударил в стену хижины, и она рухнула. Яркий солнечный свет ударил прямо в лицо старика. В то же мгновение он ослеп.

Я слышал, как отшельник говорил моему Наставнику:

— Согласно обычаю, в первые дни мы предлагали нашему брату пищу, но она оставалась нетронутой. Он не отвечал нам, и мы решили, что его душа выпорхнула из пустой оболочки его тела.

Мой Наставник взял старика за руку.

— Не беспокойся, брат мой, — сказал он, — мы разберемся с этим. Может быть, ты проводишь нас в келью?

Спутники старика вышли во двор. Слева располагалось несколько келий. Я насчитал их пять. Совершенно пустые, лишенные какого бы то ни было комфорта,— это были настоящие кельи. В них не было ни столов, ни танок, ничего. Кругом только каменный пол, на котором монахи могли сидеть или спать. Пройдя мимо келий, мы вошли в небольшой темный домик, который ненадежно пристроился на скалистом уступе горного склона. Мне это сооружение показалось довольно шатким, однако, по-видимому, оно простояло здесь не одну сотню лет.

В центре большой мрачной комнаты была еще одна. Когда мы вошли в нее, стало совсем темно. Освещая путь масляной лампой, мы вошли в абсолютно темный коридор. Пройдя десяток шагов, мы уткнулись в голую стену. Лампа роняла слабый свет, который, казалось, только подчеркивал темноту. Наставник взял лампу в руку и поднял ее на уровень груди. Я увидел тщательно закрытый люк. Наставник наощупь протиснулся внутрь. Помещение напоминало по объему шкаф. Он постучал во внутреннюю стенку «шкафа» и осторожно прислушался. Лампа осветила внутреннее пространство и я увидел нечто, напоминающее встроенный в стену ящик.

— У этого ящика, Лобсанг,— сказал он,— две двери, внешняя и внутренняя. Обитатель кельи выжидает некоторое время, а затем открывает дверцу, выбирается наружу и забирает принесенные ему пищу и воду. Он никогда не видит света, никогда ни с кем не разговаривает, он сохраняет обет молчания. Похоже, что с обитателем этой кельи что-то случилось, несколько дней он ничего не ест и мы не знаем, жив он или мертв.

Наставник посмотрел на отверстие в стене, затем на меня. Повернувшись снова к отверстию, он измерил его рукой, потом, измерив меня, сказал:

— Кажется, если ты снимешь мантию, то как раз сможешь пробраться сквозь это отверстие и посмотреть, все ли там в порядке.

— О! Мастер!— испуганно воскликнул я.— А что если я заберусь внутрь и не смогу вылезти обратно?

Несколько секунд Наставник подумал и сказал:

— Сначала мы выбьем дверцу камнем. Потом я подниму тебя и буду поддерживать, чтобы ты смог пролезть в отверстие, держа лампу в вытянутых руках. Света будет достаточно, чтобы разглядеть, нуждается ли сидящий там в помощи.

Наставник вышел в другую комнату и принес три масляные лампы. Из двух ламп он извлек фитили и, аккуратно сплетя их вместе, приладил к третьей, которую доверху наполнил маслом. Между тем монах выбрался наружу и вернулся, неся с собой довольно внушительный камень. Он протянул камень мне и я поднял его. Нужно заметить, что его вес вполне соответствовал размерам.

— Мастер, а почему этот монах не может просто ответить нам? — спросил я.

— Потому что он дал клятву, обет не разговаривать ни с кем на протяжении некоторого времени, — ответил Наставник.

Я с неохотой скинул мантию, дрожа от холода. У нас в Чакпори я всегда мерз, но здесь, высоко в горах, было еще холоднее, озноб так и сотрясал меня. Я не стал снимать сандалии, потому что пол напоминал глыбу льда.