последняя, самая многочисленная группа, состояла из
паразитов. Карр презирал их, даже несмотря на то, что они сделали его
знаменитым. Жизнь без творчества была для Карра немыслима. В перерывах
между заданиями он все время что-то создавал. Их квартира постоянно была
завалена красками, мебель запачкана следами гипса или глины. В углах
валялись всевозможные электронные блоки и отдельные детали. Галереи охотно
принимали все его работы, и до самой своей гибели Карр являлся любимцем
критиков. Завороженные их хвалебными отзывами посетители раскупали все,
что только выходило из его рук, едва ли не в ту же секунду.
Мысли о Карре продолжали витать в голове у Мейры, и в этот раз ей не
хотелось избавляться от них. До тех пор пока она помнила его, пока могла
видеть и осязать его работы, какая-то его частица продолжала жить. Но,
господи, как его ей не хватало. Мейра сходила с ума, скучая по его
крепким, жарким объятиям, его искреннему, заразительному смеху и сарказму,
выдававшему в нем недюжинный талант философа. Ей еще никогда и ни в чем не
удавалось достичь такой степени близости.
Мейра прислонилась головой к окну и наблюдала за людьми ленивым,
скучающим взглядом из-под длинных ресниц. Она видела и замечала гораздо
больше, чем мог кто-либо предположить, случайно остановив взгляд на ее
стройной фигуре, которая была туго обтянута платьем кричащей расцветки.
Тело ее расслабилось, слегка покачиваясь в такт движения автобуса.
Два близнеца-солнца скользили по небу в направлении горизонта,
окрашивая атмосферу в оранжевый цвет. Окраины Белоза-Сити окрасились в
золотистые тона. Верхушки небоскребов как бы плыли над иссиня-черной
тьмой, которая, подбираясь снизу, стремительно захватывала этаж за этажом.
Странные, причудливые очертания промышленных предприятий перемежались с
более привычными формами деловых и жилых кварталов. Зрелище за окном
автобуса напоминало сюрреалистическую картину, сохранившую свою
привлекательность до тех пор, пока зритель не подходил поближе, чтобы
рассмотреть получше каждый элемент, затем в ужасе отшатывался, поняв
наконец, что это в действительности являлось художественным воплощением
мечты сумасшедшего. Это было уродливое смешение стилей, старого и нового,
постепенно начинавшее приходить в упадок Мейра не пришла в восторг от
увиденного. Ведь она терпеть не могла эти города. Она тонула в них,
задыхалась. Все эти признаки упадка и загнивания страшно удручали ее и
приводили в уныние. Внизу на улицах виднелись тени, отбрасываемые высокими
эстакадами, к которым прилепились специальные дорожки для пешеходов,
открытые для простого люда и закрытые для тех, кто по своему социальному
положению и в прямом и в переносном смыслах парил над рабочими, потевшими
внизу, добывая свой хлеб насущный. Эти же люди сейчас ехали после работы в
автобусе, наполняя его запахами пота, грязной одежды, дешевого одеколона.
У них неприятно пахло изо рта - следствие низкосортной и не очень свежей
пищи. Впереди Мейры сидели несколько подростков, и ей захотелось на
несколько секунд проникнуть в их сокровенные мечты, понять, к чему они
могут стремиться, что может быть их идеалом, идеалом тех, кто живет в
чреве этого ужасного города. В ее голове вдруг что-то вспыхнуло, и она
перенеслась на много лет назад, в собственное детство, протекавшее в
длинных, стерильно чистых коридорах, внутри огромных стальных труб, из
которых состояла космическая станция 'Тета'. Несмотря на отличие в
физическом развитии, в интеллектуальном плане ее детство протекало точно
так же. Покончив с воспоминаниями, Мейра вновь принялась глядеть в окно.
Нижние улицы не были изолированы от атмосферы, и Мейра без особой
радости вдыхала в себя эту вонючую смесь. В утреннем прогнозе погоды
дикторы бодро вещали об улучшении качества воздуха в городе и заверяли,
что для незащищенного дыхания он вполне безопасен. Носовые фильтры почти
не помогали, а в глазах сильно щипало. Все это лишь усугубляло ее и без
того мрачное настроение. Тем не менее она изобразила на своем лице улыбку,
скупую и циничную, и, выйдя из автобуса, окунулась в людской поток,
двигавшийся по тротуару в обоих направлениях.
Из открытых дверей заведений доносилась громкая музыка, слышались
голоса подвыпивших посетителей. Эта часть города отличалась грубыми
нравами.