Лобсанг Рампа

История Рампы (Часть 1)

понимания или благодарности.

— Какая, должно быть, у него была ужасная Карма, — промолвил я в душе. — Каким, должно быть, скверным человеком он был в своей прежней жизни, чтобы заслужить такое возмездие.

— Лобсанг! — голос у меня за спиной был подобен отдаленному раскату грома. Но удары, градом посыпавшиеся на мое сжатое в комок тело, они-то, к сожалению, отдаленными не были. — Лобсанг! Ты отлынивал, проявляя неуважение к нашему отошедшему брату, так вот тебе за это, и вот, и вот! — Внезапно удары и ругательства прекратились, как по мановению волшебной палочки. Я повернул свою многострадальную голову и поднял глаза на возвышавшуюся надо мной гигантскую фигуру с дубинкой, все еще занесенной в высоко поднятой руке.

— Проктор, — произнес такой любимый голос, — это было слишком жестокое наказание для маленького мальчика. Что он сделал, чтобы так страдать? Разве он осквернил Храм? Разве он проявил непочтение к Золотым Изваяниям? Говори и поясни причину своей жестокости.

— Господин мой Мингьяр Дондуп, — заскулил рослый храмовый надзиратель, — мальчишка погрузился в свои фантазии в то время, когда должен был участвовать в Молении вместе с соучениками.

Лама Мингьяр Дондуп, сам отнюдь не маленького роста, поднял печальный взгляд на стоявшего перед ним двухметрового уроженца провинции Кам. Наконец лама жестко произнес:

— Можешь идти, проктор, я займусь этим сам. Надзиратель, отвешивая почтительные поклоны, удалился, а мой Наставник, лама Мингьяр Дондуп, обернулся ко мне.

— Теперь, Лобсанг, идем ко мне в комнату, и там ты мне расскажешь историю своих многочисленных покаранных грехов.

С этими словами он ласково склонился и помог мне встать на ноги. За всю мою короткую жизнь никто, кроме Наставника, не был добр ко мне, и я с трудом сдерживал слезы любви и благодарности.

Лама повернулся и неторопливо пошел по длинному пустому коридору. Я скромно шел следом за ним, но шел я весьма охотно, зная, что от этого великого человека не может исходить никакая несправедливость.

У входа в свои покои он остановился, обернулся ко мне и положил руку на плечо.

— Входи, Лобсанг, ты не совершил никакого преступления, входи и расскажи мне об этой неприятности. — С этими словами он подтолкнул меня вперед и велел сесть. — Еда, Лобсанг, Еда — это тоже у тебя на уме. Пока мы будем беседовать, нам надо будет подкрепиться и выпить чаю.

Он неторопливо позвенел в колокольчик, и на пороге появился служитель.

Пока перед нами расставлялись еда и питье, мы сидели в молчании. Я думал о той неотвратимости, с какой все мои проступки обнаруживались и подвергались наказанию, чуть ли не до того, как я успевал провиниться. И снова голос вторгся в мои мысли.

— Лобсанг! Ты опять погрузился в мечтания! Еда, Лобсанг! Перед тобой Еда, а ты, именно ты ее и не видишь.

Добродушно-насмешливый голос вернул меня к действительности, и я почти автоматически потянулся за сладким сахарным печеньем, от которого был без ума. Это печенье доставлялось из далекой Индии для Далай-Ламы, но благодаря его доброте кое-что перепадало и мне. Некоторое время мы сидели и ели, вернее, я ел, а Лама наблюдал за мной с благодушной улыбкой.

— А теперь, Лобсанг, — сказал он, когда я дал понять, что насытился, — что же все-таки произошло?

— Учитель, — ответил я, — я размышлял об ужасной Карме монаха, который умер. Должно быть, много жизней назад он был очень дурным человеком. Думая об этом, я совсем позабыл о храмовой службе, и проктор налетел на меня, прежде чем я успел сбежать.

Он разразился громким хохотом.

— Стало быть, Лобсанг, ты бы попытался избежать своей Кармы, если бы смог!

Я ответил ему угрюмым взглядом, так как знал, что вряд ли кому-нибудь удалось бы убежать от наших надзирателей, прекрасных атлетов и легконогих бегунов.

— Лобсанг, поговорим о Карме. О, как превратно понимает ее кое-кто даже здесь, в стенах этого Храма. Сядь поудобнее, ибо разговор об этом у нас получится долгий.

Я чуть повозился на месте, делая вид, что «устраиваюсь поудобнее». Мне ужасно хотелось выйти на воздух вместе с остальными, а не сидеть здесь, выслушивая лекцию. Ибо даже у такого великого человека, как лама Мингьяр Дондуп, лекция была лекцией, как приятное на вкус лекарство все равно остается лекарством.

— Все это ты уже знаешь, Лобсанг, во всяком случае, должен знать, если внимательно слушал учителей (в чем я сомневаюсь!), но я вновь напомню тебе об этом, так как боюсь, что твое внимание все еще несколько рассеянно.

При этих словах он вперил в меня пронизывающий взгляд и продолжал: