Платон

Апология сократа

Херефонта уже нет в живых, но вот брат его, здесь

присутствующий, засвидетельствует вам, что это так. Посмотрите, ради чего я это говорю:

ведь мое намерение — объяснить вам, откуда пошла клевета на меня.

Услыхав про это, стал я размышлять сам с собою таким образом: 'Что такое бог хотел

сказать и что он подразумевает? Потому что я сам, конечно, нимало не считаю себя

мудрым. Что же это он хочет сказать, говоря, что я мудрее всех? Ведь не лжет же он: не

пристало ему это'. Долго недоумевал я, что такое бог хотел сказать, потом через силу

прибегнул я к такому разрешению вопроса: пошел я к одному из тех людей, которые

слывут мудрыми, думая, что уж где-где, а тут я скорее всего опровергну прорицание,

объявив оракулу: 'Вот этот мудрее меня, а ты меня назвал самым мудрым'. Но когда я

присмотрелся к этому человеку, — называть его по имени нет никакой надобности, скажу

только, что тот, наблюдая которого я составил такое впечатление, был одним из

государственных людей, афиняне, — так вот я, когда побеседовал с ним, решил, что этот

человек только кажется мудрым и многим другим людям, и особенно самому себе, а

чтобы в самом деле он был мудрым, этого нет. Потом я попробовал показать ему, что он

только мнит себя мудрым, а на самом деле вовсе не мудр. Из-за этого и сам он, и многие

из присутствовавших возненавидели меня. Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что

этого-то человека я мудрее, потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего дельного и путного

не знаем, но он, не зная, воображает, будто что-то знает, а я если уж не знаю, то и не

воображаю. На такую-то малость, думается мне, я буду мудрее, чем он, раз я коли ничего

не знаю, то и не воображаю, будто знаю. Оттуда я пошел к другому, из тех, которые

казались мудрее первого, и увидал то же самое: и здесь возненавидели меня и сам он, и

многие другие. После стал я уже ходить подряд. Замечал я, что делаюсь ненавистным,

огорчался и боялся этого, но в то же время мне казалось, что слова оракула необходимо

ставить выше всего.

Чтобы понять смысл прорицания, надо было обойти всех, кто слывет знающим что-либо.

И, клянусь псом, афиняне, должен вам сказать правду, я вынес вот какое впечатление: те,

что пользуются самой большой славой, показались мне, когда я исследовал дело по

указанию бога, чуть ли не лишенными всякого разумения, а другие, те, что считаются

похуже, напротив, более одаренными разумом. Но нужно мне рассказать вам о том, как я

странствовал, точно я труд какой-то нес, и все только для того, чтобы убедиться в

непреложности прорицания.

После государственных людей ходил я к поэтам — и к трагическим, и к

дифирамбическим, и ко всем прочим, — чтобы хоть тут уличить себя в том, что я

невежественнее их. Брал я те из их произведений, которые, как мне казалось, всего

тщательнее ими обработаны, и спрашивал у них, что именно они хотели сказать, чтобы,

кстати, научиться от них кое-чему. Стыдно мне, афиняне, сказать вам правду, а сказать

все-таки следует. Одним словом, чуть ли не все там присутствовавшие лучше могли бы

объяснить творчество этих поэтов, чем они сами. Таким образом, и о поэтах я узнал в

короткое время, что не благодаря мудрости могут они творить то, что творят, но

благодаря какой-то природной способности и в исступлении, подобно гадателям и

прорицателям; ведь и эти тоже говорят много хорошего, но совсем не знают того, о чем

говорят. Нечто подобное, как мне показалось, испытывают и поэты; и в то же время я

заметил, что из-за своего поэтического дарования они считают себя мудрейшими из

людей и во всем прочем, а на деле это не так. Ушел я и оттуда, думая, что превосхожу их

тем же самым, чем и государственных людей.

Наконец пошел я и к тем, кто занимается ручным трудом. Я сознавал, что сам, попросту

говоря, ничего не умею, зато был уверен, что уже среди них найду таких, кто знает много

хорошего. Тут я не ошибся; в самом деле они умели делать то, чего я не умел, и в этом

были мудрее меня. Но, афиняне, мне показалось, что они грешили тем же, чем и поэты:

оттого что они хорошо владели своим делом, каждый из них считал себя самым мудрым

также и во всем прочем, даже в самых важных вопросах, и это заблуждение заслоняло

собою ту мудрость, какая у них была; так что, желая оправдать слова оракула, я

спрашивал сам себя, что бы я для себя предпочел: оставаться ли таким, как есть, и не быть

ни мудрым их мудростью, ни невежественным их невежеством или, как они, быть и