Платон

Апология сократа

Платон

АПОЛОГИЯ СОКРАТА

[После обвинительных речей]

Как подействовали мои обвинители на вас, афиняне, я не знаю; а я из-за них, право, чуть

было и сам себя не забыл: так убедительно они говорили. Впрочем, верного-то они,

собственно говоря, ничего не сказали. Из множества их поклепов всего больше удивился я

одному: они говорили, будто вам следует остерегаться, как бы я вас не провел своим

уменьем говорить. Но, по-моему, верх бесстыдства с их стороны — не смущаться тем, что

они тотчас же будут опровергнуты мной на деле, чуть только обнаружится, что я вовсе не

силен в красноречии, — конечно, если только они не считают сильным в красноречии

того, кто говорит правду; если они это разумеют, тогда я готов согласиться, что я —

оратор, однако не на их образец. Они, повторяю, не сказали ни слова правды, а от меня вы

услышите всю правду. Только, клянусь Зевсом, афиняне, вы не услышите разнаряженной

речи, украшенной, как у них, разными оборотами и выражениями, я буду говорить просто,

первыми попавшимися словами — ведь я убежден в правоте моих слов, — и пусть никто

из вас не ждет ничего другого; да и не пристало бы мне в моем возрасте выступать перед

вами, афиняне, наподобие юноши, с сочиненной речью.

Но только я очень прошу вас и умоляю, афиняне, вот о чем: услышавши, что я защищаюсь

теми же словами, какими привык говорить и на площади у меняльных лавок, где многие

из вас слыхали меня, и в других местах, то не удивляйтесь и не поднимайте из-за этого

шума. Дело обстоит так: я теперь в первый раз привлечен к суду, а мне уже исполнилось

семьдесят лет, и в здешнем языке я несведущ, словно чужестранец. Ведь вы извинили бы

меня, если бы я был в самом деле чужеземцем и говорил бы на том языке и тем складом

речи, к которым привык с детства, — точно так же и теперь я, по-моему, вправе просить у

вас позволения говорить по моему обычаю — хорош ли он или нехорош, — и еще прошу

обращать внимание только на то, правду ли я говорю или нет; в этом ведь достоинство

судьи, долг же оратора — говорить правду.

И вот правильно будет, афиняне, если сперва я буду защищаться против прежних ложных

обвинений и против первых моих обвинителей, а уж потом против теперешних обвинений

и теперешних обвинителей. Меня многие обвиняли перед вами и раньше, много уже лет, и

все-таки ничего истинного они не сказали; их-то я опасаюсь больше, чем Анита с его

сообщниками, хотя и эти тоже страшны. Но те страшнее, афиняне! Они восстанавливали

против меня очень многих из вас, когда вы были еще детьми, и внушали вам против меня

обвинение, в котором не было ни слова правды: будто бы есть некто Сократ, человек

мудрый, который испытует и исследует все, что над землею, и все, что под землею, и

выдает ложь за правду. Вот эти-то люди, афиняне, пустившие такую молву, — самые

страшные мои обвинители, потому что слушающие их думают, будто тот, кто исследует

подобные вещи, и богов не признает. Кроме того, обвинителей этих много, и обвиняют

они уже давно, да и говорили они с вами тогда, когда по возрасту вы всему могли

поверить, ибо некоторые из вас были еще детьми или подростками. Да и обвиняли они

заочно: оправдываться было некому. Но всего нелепее то, что и по имени-то их никак не

узнаешь и не назовешь, разве вот только случится какой-нибудь среди них сочинитель

комедий. Ну, а все те, которые восстанавливали вас против меня по зависти и по злобе или

потому, что сами поверили наветам, а затем стали убеждать других — они совершенно

недосягаемы, их нельзя вызвать сюда, на суд, нельзя никого из них опровергнуть, и

приходится попросту сражаться с тенями: защищаться и опровергать, когда никто не

возражает. Поэтому признайте и вы, что у меня, как я сказал, два рода обвинителей: одни

обвинили меня теперь, а другие давно — о них я только что упомянул, — и согласитесь,

что сперва я должен защищаться против первых: ведь вы слыхали их обвинения и раньше,

и притом много чаще, чем нынешних обвинителей.

Стало быть, афиняне, мне следует защищаться и постараться в малое время опровергнуть

клевету, которая уже много времени держится среди вас. Желал бы я, чтобы это

осуществилось на благо и вам и мне, — чего еще я могу достичь своей защитой? Только я

думаю, что это трудно, и для меня вовсе не тайна, каково это дело — пусть оно идет,

впрочем, как угодно богу, а закону следует повиноваться — приходится оправдываться.

Разберем же с самого начала, в чем состоит обвинение, от которого пошла обо мне дурная