Платон

Ф е д о н

смятение, так что из-за него мы оказываемся не в силах разглядеть истину.

И напротив, у нас есть неоспоримые доказательства, что достигнуть

чистого знания чего бы то ни было мы не можем иначе как отрешившись

от тела и созерцая вещи сами по себе самою по себе душой. Тогда,

конечно, у нас будет то, к чему мы стремимся с пылом влюбленных, а

именно разум, но только после смерти, как обнаруживает наше рассужде-

ние, при жизни же - никоим образом. Ибо если, не расставшись с телом,

невозможно достичь чистого знания, то одно из двух: или знание вообще

недостижимо, или же достижимо только после смерти. Ну, конечно, ведь

только тогда, и никак не раньше, душа остается сама по себе, без тела. А

пока мы живы, мы, по-видимому, тогда будем ближе всего к знанию, когда

как можно больше ограничим свою связь с телом и не будем заражены его

природою, но сохраним себя в чистоте до той поры, пока сам бог нас не

освободит. Очистившись таким образом и избавившись от безрассудства

тела, мы, по всей вероятности, объединимся с другими такими же, как и

мы, [чистыми сущностями] и собственными силами познаем все чистое, а

это, скорее всего, и есть истина. А нечистому касаться чистого не

дозволено'. Вот что, Симмий, мне кажется, непременно должны говорить

друг другу все подлинно стремящиеся к знанию и такого должны

держаться взгляда. Ты согласен со мною?

- Совершенно согласен, Сократ.

- Если же это верно, друг, - продолжал Сократ, - можно твердо

надеяться, что там, куда я нынче отправляюсь, именно там, скорее, чем

где-нибудь еще, мы в полной мере достигнем цели, ради которой столько

трудились всю жизнь, так что назначенное мне путешествие я начинаю с

доброю надеждою, как и всякий другой, кто верит, что очистил свой ум и

этим привел его в должную готовность.

- Да, это так, - сказал Симмий.

- А очищение - не в том ли оно состоит (как говорилось прежде),

чтобы как можно тщательнее отрешать душу от тела, приучать ее

собираться из всех его частей, сосредоточиваться самой по себе и жить,

насколько возможно, - и сейчас и в будущем - наедине с собою,

освободившись от тела, как от оков?

- Совершенно верно, - сказал Симмий.

- Но это как раз и называется смертью - освобождение и отделение

души от тела?

- Да, бесспорно.

- Освободить же ее, - утверждаем мы, - постоянно и с величайшею

настойчивостью желают лишь истинные философы, в этом как раз и

состоят философские занятия - в освобождении и отделении души от тела.

Так или не так?

- Очевидно, так.

- Тогда мне остается повторить уже сказанное вначале: человек всю жизнь

приучал себя жить так, чтобы быть как можно ближе к смерти, а потом, когда

смерть наконец приходит к нему, он негодует. Разве это не смешно?

- Конечно, еще бы не смешно.

- Да и в самом деле, Симмий, - продолжал

Сократ, - истинные философы много думают о смерти, и никто на свете

не боится ее меньше, чем эти люди. Суди сам. Если они непрестанно

враждуют со своим телом и хотят обособить от него душу, а когда это

происходит, трусят и досадуют, - ведь это же чистейшая бессмыслица!

Как не испытывать радости, отходя туда, где надеешься найти то, что

любил всю жизнь, - любил же ты разумение, - и избавиться от общества

давнего своего врага! Немало людей жаждали сойти в Аид после смерти

любимого, супруги или же сына: их вела надежда встретиться там со

своими желанными и больше с ними не разлучаться. А человек, который

на самом деле любит разумение и проникся уверенностью, что нигде не

приобщится к нему полностью, кроме как в Аиде, - этот человек будет

досадовать, когда наступит смерть, и отойдет, полный печали?!

Вот как нам надо рассуждать, друг Симмий, если мы говорим о

настоящем философе, ибо он будет совершенно уверен, что нигде в ином

месте не приобщится к разумению во всей его чистоте. Но когда так,

повторяю, разве это не чистейшая бессмыслица, чтобы такой человек

боялся смерти?

- Да, полная бессмыслица, клянусь Зевсом, - сказал Симмий.

- А если ты увидишь человека, которого близкая смерть огорчает, не

свидетельствует ли это с достаточ-

ной убедительностью, что он любит не мудрость, а

тело? А может, он окажется и любителем богатства,

или любителем почестей, или того и другого разом.

- Ты говоришь сущую правду, - сказал Симмий.

- Теперь ответь мне, Симмий: то, что называют мужеством, не

свойственно ли в наивысшей степени

людям, о которых идет у нас беседа?

- Да, несомненно.