избавиться от человеческих бедствий. Благодаря такой
пище и в завершение такой жизни, Симмий и Кебет, ей незачем бояться
ничего дурного, незачем тревожиться, как бы при расставании с телом она
не распалась, не рассеялась по ветру, не умчалась неведомо куда, чтобы
уже нигде больше и никак не существовать.
После этих слов Сократа наступило долгое молчание. Видно было,
что и сам он размышляет над только что сказанным, и большинство из нас
тоже. Потом Кебет и Симмий о чем-то коротко перемолвились друг с
другом. Сократ приметил это и спросил:
- Что такое? Вы, верно, считаете, что сказанного недостаточно? Да,
правда, остается еще немало сомнительных и слабых мест, если
просмотреть все от начала до конца с нужным вниманием. Конечно, если у
вас на уме что-нибудь другое, я молчу. Но если вы в затруднении из-за
этого, не стесняйтесь, откройте свои соображения, если они кажутся вам
более убедительными, наконец, примите в свой разговор и меня, если
находите, что с моею помощью дело пойдет лучше.
- На это Симмий отозвался так:
- Я скажу тебе, Сократ, все как есть. Мы уже давно оба в смущении и
всё только подталкиваем друг друга, чтобы тебя спросить, потому что очень
хотим услышать, что ты ответишь, да боимся причинить тебе огорчение -
как бы наши вопросы не были тебе в тягость из-за нынешней беды.
- Сократ слегка улыбнулся и сказал:
- Ах, Симмий, Симмий! До чего же трудно было бы мне убедить
чужих людей, что я совсем не считаю бедою нынешнюю свою участь,
если даже вас я не могу в этом убедить и вы опасаетесь, будто сегодня я
расположен мрачнее, чем раньше, в течение всей жизни! Вам, верно,
кажется, что даром прорицания я уступаю лебедям, которые, как почуют
близкую смерть, заводят песнь такую громкую и прекрасную, какой
никогда еще не певали: они ликуют оттого, что скоро отойдут к богу,
которому служат. А люди из-за собственного страха перед смертью
возводят напраслину и на лебедей, утверждая, что они якобы оплакивают
свою смерть и что скорбь вдохновляет их на предсмертную песнь. Им и
невдомек, этим людям, что ни одна птица не поет, когда страдает от
голода, или холода, или иной какой нужды, - даже соловей, даже
ласточка или удод, хотя про них и рассказывают, будто они поют,
оплакивая свое горе. Но, по-моему, это выдумка - и про них, и про
лебедей. Лебеди принадлежат Аполлону, и потому - вещие птицы - они
провидят блага, ожидающие их в Аиде, и поют, и радуются в этот
последний свой день, как никогда прежде. Но я и себя, вместе с лебе-
дями, считаю рабом того же господина и служителем того же бога, я
верю, что и меня мой владыка наделил даром пророчества не хуже, чем
лебедей, и не сильнее, чем они, горюю, расставаясь с жизнью. Так что вы
можете говорить и спрашивать о чем хотите, пока вам не препятствуют
Одиннадцать, поставленные афинянами.
- Что ж, прекрасно, - начал Симмий, - в таком случае и я объясню
тебе, в чём мои затруднения, и Ке-
бет не скроет, что из сказанного сегодня кажется ему
неприемлемым. Мне думается, Сократ, - как, впрочем,
может быть, и тебе самому, - что приобрести точное
знание о подобных вещах в этой жизни либо невозможно, либо до
крайности трудно, но в то же время было бы позорным малодушием не
испытать и не проверить всеми способами существующие на этот счет
взгляды и отступиться, пока возможности для исследования не
исчерпаны до конца. Значит, нужно достигнуть одного из двух: узнать
истину от других или отыскать ее самому либо же, если ни первое, ни
второе невозможно, принять самое лучшее и самое надежное из человече-
ских учений и на нем, точно на плоту, попытаться переплыть через жизнь,
если уже не удастся переправиться на более устойчивом и надежном
судне - на каком-нибудь божественном учении. Поэтому я теперь наберусь
смелости и задам свой вопрос, тем более что ты и сам велишь: я не хочу
потом укорять себя за то, что теперь промолчал. Да, Сократ, я и сам
размышляю над твоими словами, и вместе с ним, с Кебетом, и мне кажется,
они не вполне убедительны.
А Сократ на это:
- Может быть, тебе и правильно кажется, друг, но только скажи, в чем
именно 'не вполне'?
- А вот в чем, на мой взгляд: то же самое рассуждение можно
применить к лире, к ее струнам и гармонии. И верно, в настроенной лире
гармония - это нечто невидимое, бестелесное, прекрасное и божественное,
а сама лира и струны - тела, то есть нечто телесное, сложное, земное и
сродное смертному. Представь себе теперь, что лиру разбили