Неизвестен

Гермес Трисмегист и герметическая традиция Востока 3

ристалищем для светил, светила - кружиться по небу, всякий глас умолкнет в вынужденной немоте, плоды земли испортятся, да и земля перестанет быть плодородной, сам воздух отяжелеет в унылой недвижности. Так- то настанет старость света; нечестие, беспорядок, несоразмерность всех благ. А когда это настанет, Асклепий, тогда тот владыка и отец, всемогущий и единственный правитель мира, сопротивляясь по своей благости своей волей злу... истребит всю злобу либо потопом, либо пожаром, либо моровыми язвами одновременно в различных местах; он возвратит миру его прежний облик, чтобы он вновь стал предметом удивления и благоговения, чтобы он сам, его творец и возродитель, вновь был возвеличен славословиями и благословениями новых людей.'

XIII

Так погиб герметизм - погиб торжественно и славно, в багровом закате солнца земной любви, с надеждой на ее воскресение в далеком будущем, на возрожденной земле, среди новых людей. Промежуточное состояние мира под властью христианства казалось его пророкам царством мрака и смерти, культом могилы взамен прежнего радостного культа святынь и храмов... Не следует смущаться тем, что в переведенном отрывке последним борцом за любовь земли выставлен Египет: разумеется тут везде эллинизованный Египет, т. е. та же Греция, а не тот фараоновский. Этот последний, конечно, не имел права упрекать христиан в том, что они воздают почитание могилам, будучи сам виновен в этом более, чем какой-либо народ в мире.

Упрек был прекрасно понят христианами, и они не замедлили на него ответить устами блаженного Августина. Надобно заметить, что христиане доверчиво относились к вымышленной хронологии герметических трактатов, построенной на эвэмеристическом очеловечении мифологических богов.

Разумеется, тождества Гермеса-Меркурия с библейским Моисеем они не признавали и считали последнего более древним: 'Ко времени рождения Моисея, - говорит Августин (De civitate Dei XVIII 39), - жил тот Атлант, великий астроном, брат Прометея и дед по матери старшего Меркурия, внуком которого был Меркурий Трижды-Величайший'. Странное дело! Всего какие- нибудь сто лет отделяли Августина от времени возникновения последнего герметического трактата 'Асклепий', и уже этот трактат успел прослыть сочинением глубокой древности, почти что одновременным с Пятикнижием. Августин (Civ. D. VIII 23 сл.) с удовлетворением приводит его 'пророчество' о предстоящей гибели язычества, столь схожее с тем, что вещали ветхозаветные пророки; но его намек на христианский культ могил его возмущает. 'По-видимому, говорит он (гл. 26),- он скорбит о том, что память наших мучеников будет обходиться там, где раньше стояли капища и храмы язычников - в расчете, что его невежественные и враждебные нам читатели вообразят, будто язычники поклонялись богам в их храмах, а мы - мертвецам в их могилах'. Он возвращает Cepleqs упрек, основываясь на том, что языческие боги – те же умершие люди, и забывая, что это евэмеристическое толкование давно было отброшено герметизмом позднейших эпох.