В.П.Серкин.

Хохот Шамана

Волком, понял, что сначала был шанс стать Медведем. Готовности не было.

Шанс появился, когда мне было шестнадцать. В ком¬пании друзей все были старше, но я был не по годам вы¬сок, силен и угрюм. Разницу в возрасте никто, кроме меня, не чувствовал. Летом мы браконьерничали на реке Армань: солили икру и тут же ее продавали перекупщикам за вод¬ку, еду (мы называли ее жратвой) и небольшое количество денег.

Я хорошо держался в компании, хотя внутренне был не так крут, весел и бесстрашен, как мои друзья. Равное пове¬дение стоило настолько больших усилий, что по вечерам я уплывал на резиновой лодке и в течение часа — полутора молча сидел на берегу, отдыхая и приходя в себя. Друзья, в два вечера отшутив по поводу моих отлучек, стали прини¬мать их как должное.

В тот вечер я привычно позволил реке тихонько ткнуть лодку в берег под кустами. В сумерках на воде всегда свет¬лее, и не сразу стало заметным какое-то сгущение темно¬ты у кустов. Раньше понял, чем убедился, что всего в де¬сятке метров находится огромный медведь. Для магаданца такая встреча не является полной неожиданностью. Еще пацанами все наслушались многочисленных рассказов о встречах с медведем, и, выходя в лес, не исключают этого. Я поднял ружье, ошутил твердость приклада и уловил с некоторым изумлением свое странно спокойное и уверен¬ное состояние. Медведь тоже это почувствовал. Пример¬но через год, когда я писал соответствующие возрасту обычные неуклюжие юношеские стихи обо всем, то опи¬сал эти минуты:

Медведь почувствовал уверенность врага,

Уверенность была фатальной, страшной.

За ним его кусты, река, тайга,

А впереди — опасность.

Опасность. И ее не избежать.

Тогда вперед по линии судьбы...

Рука не дрогнула,

Девятиклассник его убил.

Стихи эти я уже не помню точно. Кончались они примерно так:

Я часто видел мальчиков с ружьем,

Но больше никогда — медведя.

Все-таки стрелял от страха. Боялся не медведя, а того, что благоприятная ситуация закончится, а с другой не совладать. Через много лет, взрослым, я определил это состояние тер¬мином «уверенная трусость». Большинство знакомых отлич¬но поняли. Если бы не стрелял, то получил бы благодарность Медведя, как позже получил благодарность Волка. Когда начинаешь лучше понимать зверей, перестает удивлять их тончайшая эмпатийность. Чуть раньше меня самого медведь все понял и попытался драться. Только через восемнадцать лет впервые рассказать об этом случае хорошей знакомой.

В десятом классе я серьезно занимался легкой атлети¬кой. Годовой тренировочный объем средневика* состав¬лял тогда 3500-4000 км, что требовало набирать в зимние (не скоростные) месяцы по 600-800 км нагрузки кроссом или на лыжах. Естественно, что все окрестные сопки были избеганы вдоль и поперек.

В декабре, следуя за стайкой куропаток, я спугнул ог¬ромного одинокого белого волка**. В одном стволе у меня всегда был жакан — патрон с запрещенной тогда, надпи¬ленной для раскола при встрече с препятствием стальной пулей со стабилизаторами. При полете она издавала, вра¬щаясь в воздухе, неприятный жамкающий звук, что и оп¬ределило название. Вставив второй такой патрон, побежал по волчьим следам, размер которых впечатлял. Подняв¬шись на сопку, увидел волка уже неожиданно далеко, на склоне следующей. Волк бежал изо всех сил, провалива¬ясь и извиваясь в глубоком рыхлом снегу.

В тот же момент стало понятным и состояние волка, ко¬торый боролся за жизнь, и неприятное сравнение его со¬стояния со своим состоянием молодого придурка, увидев¬шего интересную престижную мишень. Сразу же и волк все понял. Он остановился и повернулся. Мы были слишком далеко, чтобы видеть глаза друг друга, но волк мне что-то предложил, и я принял это. Развернувшись, я медленно по¬катился назад, унося с собой благодарность Волка.