Феано

Море Ницше

Тому, кто сам таит пустыню в каждом взоре...

Той самой Бездны та Пустыня отраженье -

Звезды танцующей безумное круженье...

((()))

Все так торжественно! Совсем... по-африкански.

Достойно даже льва и хитрой обезьяны,

Что ревуном морали звали те, что пьяны...

Я здесь... совсем Ничто для вас, подруги царски...

И все же здесь, подруги милые. Сезам...

На долю счастие приплыло, как бальзам.

А, между тем, у ваших ножек бесподобных

Мне радость выпала сидеть, в подножье пальмы.

Мне, европейцу, восхитительные мальвы!

Почти в самой пустыне вижу вас, угодных...

Оазис крохотный меня вдруг поглотил,

Раскрыв навстречу ротик, пахнущие губки...

Я из Ничто своей пустыни в них, зовутки

Попал, ворвавшись и, внезапно, проскочил!

И вот я здесь, подруги милые. Сезам.

На долю счастие приплыло, как бальзам.

Да... Слава оному киту, в ком хорошо

Быть гостем званым! Вам понятен мой намек?

Когда б с китова чрева мчались наутек,

И я б бежал... Но здесь так мило и грешно...

Я прибыл к вам, в брюшко - оазис из Европы,

Что недоверчивей всех старых женок в мире.

Она, Европа, неподвластная сатире,

Меня поправит под устойчивые строфы...

Переслащенный, словно финик перезрелый,

Я вожделений золотистых полн, как он.

Томлюсь по девичьей мордашке, духом полн,

По белоснежным зубкам белым и умелым.

По ним - то именно сердца всегда тоскуют...

А я лежу, как этот южный плод, похожий

Сверх всякой меры на него горелой кожей,

А рой крылатый дуги вкруг меня рисует...

В игривой пляске рея также вкруг порхают

Причуды ваши и желаньица младые,

Слегка язвительные, нежные, немые...

Вы кошки - девочки, что мысли подрезают...

Осфинксовали вы меня, Дуду, Зулейка.

Чтоб эти чувства в Слово оное вместить,

(Великий Господи, прошу меня простить,

Не устоять ото греха... а сам сумей - ка)...

И я сижу, вдыхая райский воздух, право...

Наичистейший и прозрачно - золотистый.

Такого воздуха не знал поэт искристый,

Что в древнегреческой поре достигнул 'браво'.

Хотя... сомнительно, - я прибыл из Европы,

Что недоверчивей всех старых женок в мире,

Что не подвластна ни унынью, ни сатире,

Пусть сам Господь исправит кривенькие строфы...

А этот воздух! Словно в кубки разливая,

Вдыхая ноздрями, раскрытыми широко,

Как в безвременье средь подруг сижу глубоко,

Не вспоминая ничего, не ожидая...

Смотрю на пальму, что подобно танцовщице

Так изгибается и ластится, качаясь...

И долго, долго, в одиночестве играясь,

Совсем забыла про вторую ножку - Ницше...

По крайней мере, тщетно я совсем старался

Ту прелесть, скрывшуюся где - то, рассмотреть.

Тех близнецов единства прелесть не узреть...

Хоть я... второю ножкой быть в уме пытался.

И, если мне готовы верить вы, подруги,

То пальма эту прелесть вовсе утеряла.

Ее уж нет! Навек потеряна, страдала,

Но не смогла найти вторую ножку - друга...

Где, одинокая, грустит она в разлуке?

Быть может, в ужасе пред зверем златогривым?

Или изъедена до кости тем игривым

Голодным зверем и теперь страдает в муке...

О, да не плачьте же! Не смейте плакать вы,

Созданья нежные и сладкие сердца!

Ваш кошелек - мешочек пуст не до конца,

В нем корешочек сладкий редкой вкусноты...

Зулейка, бледная Дуду, не смейте плакать!

Иль, может быть, уместней здесь иное средство,

Что боль уймет? Вот - европейское соседство,

А вот - достоинство и честь, желанье 'Так-ать'...

Вот - добродетелью надутый старый мех.