Пауло Коэльо

Дьявол и сеньорита Прим

мелочь — даже если она возникает из самых лучших побуждений — способна уничтожить всё.

Рассказывают, что, установив в городе мир, выгнав отсюда всякий сброд, установив новые начала для сельского хозяйства и торговли, он созвал на ужин друзей и приготовил для них аппетитное жаркое. И тут оказалось, что в доме нет соли.

Тогда Ахав позвал сына и велел ему:

— Сходи-ка в город и купи соли. Но, смотри, уплати столько, сколько она должна стоить — не дороже и не дешевле.

— Я понимаю, отец, что не должен переплачивать, — удивился сын. — Но если можно будет поторговаться, отчего бы не сберечь толику денег?

— В большом городе именно так и следует поступать. Но для такого, как наш, это, в конце концов, окажется губительно.

Ни о чём больше не спрашивая, сын отправился за солью. А уже собравшиеся на ужин гости, которые слышали эти речи, стали спрашивать, отчего нельзя купить соль по более низкой цене? И Ахав ответил им:

— Тот, кто продаёт соль дешевле её истинной стоимости, поступает так, скорей всего, потому, что отчаянно нуждается в деньгах. Тот, кто воспользуется этим, проявит неуважение к пролитому поту и к тяжкому труду, ибо, без этого ничего нельзя произвести.

— Но этого ведь недостаточно, чтобы погиб наш Вискос!

— В начале времён, при сотворении мира, несправедливость тоже была ничтожно мала. Но, каждый из приходивших следом, добавлял к ней щепотку или горсточку, полагая, что ничего от этого не изменится. Поглядите, где, в итоге, мы с вами оказались.

— Да, взять, к примеру, хоть этого чужестранца, — сказала Шанталь, надеясь услышать от Берты, что она тоже говорила с ним.

Но, поскольку старуха ничего на это не отвечала, продолжала настойчиво: — Не понимаю, почему это Ахав так стремился спасти Вискос. Прежде это было прибежище подонков, а теперь средоточие трусости.

Разумеется, старухе что-то было известно. Оставалось только выяснить откуда — не от самого ли чужестранца, рассказавшего ей это.

— Я не уверена, что это трусость в точном смысле слова. Думаю, что это боязнь перемен.

Люди хотят, чтобы Вискос оставался таким, как всегда, — местом, где можно возделывать землю и выращивать скотину, радушно принимать охотников и туристов, но где, при этом, каждый точно знает, что произойдёт завтра, и где единственное, чего нельзя предсказать, — это шалости и взбрыки природы.

Вероятно, таким образом они ищут мира в душе, и я согласна с тобой в одном: все считают, что управляют всем, тогда как никто не управляет ничем.

— Это верно: никто — ничем, — согласилась Шанталь.

— Никто не может прибавить ни чёрточки, ни точки к тому, что уже написано, — проговорила старуха, переиначив евангельский стих. — Но нам нравится жить с этой иллюзией, потому что она придаёт нам уверенности.

В конце концов, выбор, который я должна сделать, ничем не отличается от любого другого. Вместе с тем, глупо полагать, что управляешь миром, и верить безо всяких на то оснований в то, что находишься в безопасности.

Это кончается всеобщей неподготовленностью к жизни — в тот миг, когда ты меньше всего этого ожидаешь, землетрясение создаёт горы, молния убивает дерево, готовившееся весной зацвести, а нелепая случайность на охоте обрывает жизнь достойного человека.

И она, в сотый раз, пересказала, при каких обстоятельствах погиб её муж. Он считался одним из самых лучших егерей-проводников в крае и видел в охоте не варварский вид спорта, а способ сохранить местную традицию.

Его усилиями и стараниями Вискосу удалось увеличить поголовье некоторых пород, мэрия разработала законы по защите исчезающих видов животных и стала выдавать пополнявшие городскую казну лицензии на отстрел.

Муж Берты старался сделать так, чтобы охота, которую одни считали дикостью, а другие — традиционным развлечением, кое-чему учила людей. Когда приезжал человек неопытный, но богатый, он уводил его на какой-нибудь пустырь и там ставил на камень жестяную банку из-под пива.

Потом отходил на пятьдесят метров и первым же выстрелом сбивал жестянку.

— Я лучший стрелок в здешних краях, — говорил он. — И тебя научу стрелять так, как стреляю я.

Ставил банку на прежнее место, возвращался на огневой рубеж, вытаскивал из кармана платок и просил завязать себе глаза. Затем прицеливался и снова стрелял.