Пауло Коэльо

Одиннадцать минут

не понимала, почему она так увлажнена.

— На колени!

Поскольку голова её по-прежнему была смиренно и покорно опущена, Мария не могла видеть, что происходит рядом с ней, но все же заметила — или, верней, ощутила, — что где-то там, в другой галактике, на другой планете этот человек стал дышать прерывисто и тяжко, устав, очевидно, щелкать хлыстом и хлестать её по ягодицам открытой ладонью, тогда как она чувствовала необыкновенный и с каждой минутой возрастающий подъём и прилив сил.

Потеряв остатки смущения, она перестала скрывать, что получает наслаждение, застонала, взмолилась о ласке, о нежном прикосновении, но Теренс, вместо этого, подхватил её и швырнул на кровать.

Резким, грубым движением — но Мария знала, что оно не причинит ей ни малейшего вреда — он развел её ноги в стороны и закрепил по бокам кровати. Скованные за спиной руки, раскинутые бедра, намордник на лице — когда же он наконец проникнет в неё?

Разве он не видит, что она готова, что она изнемогает от желания служить ему, сделать всё, что он пожелает, стать его рабыней, домашним животным, неодушевленным предметом?! — Хочешь, я раздеру тебя пополам?

Мария видела — Теренс, приставив ко входу в её влагалище рукоять хлыста, водит им вверх-вниз. В тот миг, когда он дотронулся до клитора, она окончательно утратила власть над собой.

Она не знала, много ли времени прошло, не представляла, сколько длилось это сладостное истязание, когда внезапно случилось то, чего за все эти месяцы так и не могли добиться десятки, сотни мужчин, державших ее в объятиях, — и оргазм настиг и накрыл её.

Вспыхнул свет, Мария почувствовала, что влетает в какую-то черную дыру — не собственной ли души? — и что острая боль и страх перемешиваются со всепоглощающим наслаждением, которое уносит её далеко за пределы всего виденного и изведанного.

Она застонала, закричала, забилась на кровати, не замечая, как врезаются ей в запястья стальные браслеты наручников, а в лодыжки — кожаные ремни, неистово задергалась, именно потому что была фактически обездвижена, закричала, как никогда ещё в жизни не кричала, именно потому что намордник глушил ее крик, и никто не мог слышать его.

Неотделимое от боли наслаждение длилось, рукоять хлыста прижималась к клитору всё сильнее, и оргазм хлынул из всех отверстий ее тела — изо рта, из глаз, из лона, из каждой поры на коже.

Она лежала почти в беспамятстве, чувствуя, как плавно опускается всё ниже и ниже. Рукоять хлыста исчезла, волосы её были мокры от обильного пота, и чьи-то ласковые пальцы сняли с ее запястий наручники, отстегнули ремни, стягивавшие щиколотки.

Некоторое время она оставалась неподвижна, в смятении не решаясь взглянуть на Теренса, потому что стыдилась самой себя, своих криков, своего оргазма. Теренс поглаживал её по волосам и тоже тяжело дышал — но он не разделил с нею наслаждение и ни на миг не потерял самообладания.

Мария всем своим нагим телом обвилась вокруг этого полностью одетого мужчины, измученного криками, приказами и постоянным контролированием ситуации.

Теперь она не знала, что сказать, как поступить, но чувствовала себя так, словно кто-то надёжно оберегал и охранял её — ибо, этот человек, открывший ей неведомую часть её естества, был её наставник и защитник. Она заплакала, а Теренс терпеливо ждал.

Что ты сделал со мной? — сквозь слезы спрашивала она.

— То, чего ты хотела, чтобы с тобой сделали.

Она подняла на него глаза, сознавая, что отчаянно нуждается в нём.

— Я ни к чему не принуждал тебя, ничего не заставлял делать и ни разу не услышал слово «желтый»; ты сама вверила мне власть над тобой.

Никакого насилия, ни грана шантажа — ничего, кроме твоей собственной воли. И хоть ты была рабыней, а я — твоим господином, власть моя заключалась лишь в том, чтобы вести тебя по направлению к твоей собственной свободе.

Наручники. Кожаные ремни, захлестнувшие ноги. Намордник. Унижение, которое было острее и сильнее боли.

И всё равно — он прав! — она никогда прежде не испытывала такой полной свободы. Никогда прежде не ощущала в себе такой энергии, такой жизненной силы. Даже странно, что человек рядом с ней выглядит совершенно измученным.

— А ты... достиг оргазма?

— Нет, — отвечал он. — Господин существует для того, чтобы навязывать свою волю рабу. Наслаждение раба — радость для господина.