Пауло Коэльо

На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала

чему нужно, после чего эта наука нечувствительно и безболезненно распространится по всем остальным островам?

— Вы и вправду так думаете, отец мой?

На несколько мгновений он замолчал, а потом спросил:

— Ты читаешь мысли?

— Нет. Просто, если бы вы так думали, то вряд ли избрали бы себе путь священнослужителя.

— Я часто пытаюсь осознать свою судьбу. И не могу. Я избрал себе удел воина Божьей рати, а всё, что я сделал в жизни, сводится к попытке объяснить людям, почему существуют на свете нищета, страдание, несправедливость. Я прошу их быть добрыми христианами, а они меня спрашивают: «Как могу я веровать в Бога, если в мире столько горя и муки?»

И я тогда, принимаюсь объяснять то, чего объяснить нельзя. Произношу какие-то слова о Божьем замысле, о войнах, которые ведут ангелы, и о том, что все мы вовлечены в эту борьбу.

Пытаюсь сказать, что, когда в мире у определенного числа людей появится достаточно веры для того, чтобы изменить этот сценарий, все прочие люди, где бы, в каком бы уголке нашей планеты ни жили они, будут этой переменой облагодетельствованы. Но мне не верят. И ничего не делают.

— Они — точно такие, как горы, — сказала я. — Горы прекрасны. Тот, кто приблизится к ним, не сможет отделаться от мысли о величии Творца.

Горы — живое свидетельство той любви, которую питает к нам Господь, но удел этих гор — всего лишь свидетельствовать о ней. В отличие от рек, которые движутся и преобразуют пейзаж.

— Да, это так. Но отчего бы нам не стать такими, как они?

— Потому, должно быть, что горам суждён ужасный удел, — ответила я. — Они обречены вечно созерцатъ один и тот же пейзаж.

Священник промолчал.

— Я училась для того, чтобы стать горой, — продолжала я. — Всему было предназначено и определено своё место. Я собиралась поступить на службу, выйти замуж, внушать религиозную доктрину моих предков моим детям, пусть даже, я в неё больше не верю.

А сегодня я решила всё бросить и следовать за человеком, которого люблю. И хорошо, что я вовремя отказалась от участи горы — долго бы всё равно не выдержала.

— Ты говоришь мудро.

— И сама этому удивляюсь. Раньше я могла только вспоминать детские годы.

Я встала и двинулась дальше. Священник не пытался нарушить молчание и не заговаривал со мной до тех пор, пока мы не дошли до шоссе. Я поцеловала ему руки.

— Я прощаюсь с вами, и на прощанье говорю, что понимаю вас и понимаю вашу любовь к нему.

Он улыбнулся, благословил меня и сказал:

— И я понимаю твою любовь к нему.

Весь остальной день я шла по долине. Играла в снежки, побывала в соседнем городке, съела в кафе сэндвич с гусиным паштетом, долго глядела на мальчишек, гонявших по снегу мяч. Потом, зашла в церковь, зажгла свечу. Закрыла глаза и стала повторять молитвы, которые выучила накануне.

Потом, устремив неподвижный сосредоточенный взгляд на распятие перед алтарем, начала произносить лишенные смысла слова. Мало-помалу дар языков снизошёл ко мне — это оказалось легче, чем мне думалось вначале.

Всё это могло показаться глупостями — бормотать что-то бессвязное, произносить слова, ничего не говорящие нашему разуму. Но Святой Дух вступил в беседу с моей душой, и она слышала то, что должна была услышать.

Когда же я почувствовала, что очистилась достаточно, то закрыла глаза и прочла молитву:

«Пресвятая Дева, верни мне веру. Сделай так, чтобы и я сумела стать орудием Твоего труда. Дай мне возможность обрести постижение через любовь. Ибо, любовь никого не отдаляет от своих мечтаний.

Сделай так, чтобы я стала союзницей и товарищем того, кого люблю. Помоги ему сделать всё, что надлежит ему сделать, и при этом — рядом со мной».

Уже вечерело, когда я вернулась в Сент-Савен. Автомобиль стоял возле дома, где мы сняли комнату.

— Где ты была? — спросил он, едва завидев меня.

— Ходила, бродила, молилась, — ответила я. Он крепко обнял меня.

— Был момент, когда на меня напал страх — мне показалось, что ты ушла насовсем. На этом свете у меня нет ничего дороже, чем ты.

— А для меня — чем ты.