Пауло Коэльо

Вероника решает умереть

медсестры, или позапозав-черашней, не помню, неважно. В сражении со стремительно прибывающим весом, сяду на диету, изо дня в день чувствуя себя разбитой и подавленной от того, что все усилия бесполезны.

Чтобы хоть за что-то уцепиться, начну принимать нынешние якобы чудодейственные препараты, снимающие депрессию, и после ночей любви, всегда столь редких, рожу ещё несколько детей.

Я буду твердить направо и налево, что дети, мол, смысл моей жизни, а ведь, если подумать, то наоборот: как раз моя жизнь — это смысл их жизни, сама ее причина.

Все вокруг будут считать нас счастливой парой, не догадываясь, что и здесь, как всюду, за видимостью счастья таится всё та же горечь и тоска, всё то же беспросветное одиночество.

А потом мне однажды доложат, что у мужа есть любовница. Я, наверное, устрою скандал, как та самая тётка медсестры, или вновь начну обдумывать простейший выход — самоубийство.

Но, к тому времени, я уже буду старая и трусливая, расплывшаяся и обрюзгшая, с двумя-тремя детьми на руках, которым нужна моя помощь, их ведь нужно воспитать, дать им образование, помочь найти своё место под солнцем — ведь у меня обязанности, от которых никуда не деться, так что, какое уж тут самоубийство — самоубийство придётся надолго отложить.

Да и не будет никакого самоубийства, будут бесконечные скандалы, обвинения, угрозы уйти вместе с детьми.

Муж, как водится, пойдёт на попятный, начнёт уверять, что любит только одну меня и что такое больше не повторится, даже не понимая, что, на самом-то деле, мне некуда деваться, разве что переехать к родителям — на этот раз навсегда, до конца своих дней, — а это значит, вновь с утра до ночи выслушивать нотации и причитания, что я сама виновата, сама разрушила семейное счастье — пусть какое никакое, но счастье, — что он, при всех его недостатках, был всё-таки хорошим мужем, не говоря о том, что для детей, сам по себе, наш развод — непоправимая психическая травма.

Ещё через два-три года у него появится новая любовница — об этом я либо догадаюсь сама, когда её увижу, либо мне кто-нибудь опять-таки поспешит об этом сообщить, а я, конечно, закрою на это глаза, — на борьбу с прежней любовницей ушло столько сил, что теперь лучше принять жизнь, как есть, если уж она оказалась не такой, как я себе представляла.

Мать была права. Он будет со мной всё так же мил, я всё так же буду работать в библиотеке, в полдень на площади перед театром съедать свой бутерброд, браться за книги, каждую всякий раз бросая недочитанной, глазеть в телевизор, где всё останется таким же и через десять, и через двадцать, и через пятьдесят лет.

Только теперь бутерброды я буду есть с крепнущим чувством вины, всё более безнадёжно толстея; и в бары теперь путь мне будет заказан, потому что у меня есть муж, у меня есть дом, а в нём дети, которые требуют материнской заботы, которых надо воспитывать, принося им в безоглядную жертву свою оставшуюся жизнь.

И теперь весь её смысл сведётся к ожиданию той поры, когда они вырастут, и всё более неотвязными будут мысли о самоубийстве, но теперь о нём остаётся только мечтать. И в один прекрасный день, я приду к убеждению, что на самом деле — такова жизнь, в которой всё стоит на месте, в которой никогда ничего не меняется. И я смирюсь с этим.

Внутренний монолог иссяк, и Вероника дала себе клятву: живой из Виллете она не выйдет. Лучше покончить со всем сейчас, пока ещё есть силы и решимость умереть.

То и дело погружаясь в глубокий сон, при всяком очередном пробуждении она отмечала, как тает гора окружающей койку аппаратуры, как тело становится теплее, как меняются лица медсестер, но одна из них всегда дежурит рядом с ней.

Сквозь ширмы доносился чей-то плач, стоны, спокойно и методично что-то диктовали полушепотом чьи-то голоса. Время от времени где-то жужжал какой-то аппарат и по коридору неслись быстрые шаги.

В эти минуты голоса теряли спокойствие и методичность, становились напряженными, отдавали поспешные приказания.

При очередном пробуждении дежурившая у койки очередная медсестра спросила:

— Не хотите ли узнать о своём состоянии?

— Зачем? Моё состояние мне и так известно, — ответила Вероника. — Только это не имеет отношения к тому, что происходит с моим телом. Вам этого не понять — это то, что сейчас творится в моей душе.