Пауло Коэльо

Вероника решает умереть

можно пожелать от жизни: образование, прекрасный дом, высокооплачиваемая работа, замечательные дети.

Почему бы теперь не сделать что-нибудь ради ближнего? У Мари были связи в Красном Кресте, и она знала, что во многих уголках мира крайне необходима помощь добровольцев.

Она так устала бороться с бюрократами и судебными исками, не имея возможности помочь людям, которые нередко тратили годы своей жизни на решение проблем, не ими созданных. Работа же в Красном Кресте приносила бы непосредственные и зримые результаты.

Она решила, что после киносеанса сразу же пригласит мужа в кафе и там обсудит с ним эту идею.

На экране показывали какого-то сальвадорского правительственного чиновника, который с самым смиренным видом каялся в допущенной им оплошности, и вдруг Мари почувствовала, что сердце колотится, как сумасшедшее.

Она тотчас сказала себе: ничего страшного. Наверное, ей просто стало душно от спертого воздуха в зрительном зале. Если не станет лучше, можно выйти отдышаться в вестибюль.

Но новости на экране шли своим чередом, а сердце колотилось всё сильнее и сильнее, и тело покрылось холодным потом.

Теперь она по-настоящему испугалась и попыталась сосредоточиться на фильме, стараясь отогнать страх. Однако, следить за происходящим на экране было всё труднее.

Мелькали кадры, и Мари казалось, что она вошла в совершенно иную реальность, где всё чуждо, нелепо, неуместно, — в мир, где она никогда ранее не бывала.

— Мне плохо, — сказала она мужу.

Она с трудом решилась-таки произнести эти слова — ведь это означало признать, что с нею, в самом деле, что-то не в порядке. Но тянуть она больше не могла.

— Наверное, надо выйти, — ответил муж. — Ну-ка, идём.

Помогая Мари подняться, он обнаружил, что её рука холодна, как лёд.

— Я не смогу добраться до выхода. Пожалуйста, скажи, что со мной такое?

Муж испугался. Её лицо было в поту, а глаза лихорадочно блестели.

— Успокойся. Я позову врача.

Мари охватила невыносимая паника. Слова сохраняли смысл, но всё остальное — этот кинозал, погруженный во мрак, зрители, сидящие локоть к локтю и словно загипнотизированные светящимся экраном, — всё обрело какой-то зловещий подтекст.

Она была уверена, что жива, могла даже потрогать жизнь, которая её окружала, словно та была чем-то твёрдым. Никогда ранее с ней подобного не происходило.

— Не бросай меня здесь одну. Я сейчас встану, я выйду вместе с тобой. Только иди помедленней. Поднявшись с кресел, они стали пробираться в конец ряда, к выходу.

Теперь сердце Мари колотилось так, что, казалось, готово было выскочить из груди, и она не сомневалась, что вот сейчас, вот здесь, в этом зале, и закончится её жизнь.

Все её движения и жесты, всё, что бы она ни делала, — едва передвигала ноги, бормотала «разрешите», «извините», судорожно цепляясь за руку мужа и хватая ртом воздух, — все это казалось чем-то механическим и ужасало.

Ни разу в жизни она не испытывала такого страха. Вот здесь я и умру, прямо в зале.

В голове стучала одна-единственная мысль — жуткая догадка: много лет назад одна из её знакомых умерла в кинотеатре от инсульта. Мозговая аневризма подобна бомбе замедленного действия.

Происходит небольшое расширение кровеносных сосудов, напоминающее образование воздушных полостей в износившихся автопокрышках; с этим человек может жить долгие годы, и никто не подозревает ни о какой аневризме, пока она вдруг сама не обнаружится, например, при рентгеноскопии мозга или во время самого разрыва.

Тогда всё заливается кровью, человек сразу же входит в кому и, обычно, вскоре умирает.

Пока Мари, как сомнамбула, двигалась к выходу, из головы не выходила мысль о покойной подруге. При этом, наиболее странным было то, как нынешний приступ подействовал на восприятие: казалось, Мари перенеслась на другую планету и, словно впервые, видела привычные вещи.

И — необъяснимый, невыносимый страх, паника от того, что ты одна на чужой планете. Смерть.

Нужно немедленно взять себя в руки. Убедить себя, просто сделать вид, что всё в порядке, и всё будет в порядке.