Григорий Климов

Песнь победителя (Часть 1)

группой офицеров, даже не позавтракав, я тороплюсь в центр Москвы.

По пути мы заскакиваем в «американку», где можно выпить стоя. Заказываем по кружке пива. С недавнего времени в Москве появилось пиво по 16 рублей кружка. Дневное жалование офицера за пол-литра пива. У некоторых из нашей компании нет в кармане даже на пиво, выручают товарищи.

«На фронте лучше, чем в тылу», — говорит один, посыпая пиво солью и рассматривая поднимающиеся со дна пузырьки, — «Там хоть выпить есть что».

«Ничего. Скоро всё будет», — утешает другой. — «Видишь — уже пиво появилось. Через пару месяцев так заживем — как в сказке. Не даром воевали! Теперь подожди — увидишь, что будет». В его голосе звучит непоколебимая уверенность в какое-то близкое чудо.

Как будто он знает, что для него приготовлен подарок, но пока, об этом нельзя говорить. Если кто-нибудь усомнится в его словах, то он прямо в глаза обвинит его в измене. Какой измене он не знает сам, но будет считать этого человека предателем.

Об этом мало говорится, разве что только обрывками фраз. Об этом не пишется открыто в газетах, но довольно прозрачно намекается. Это загадочное и неуловимое нечто носится в воздухе, мы жадно вдыхаем его полной грудью и оно пьянит нас.

Мы не думаем, мы не рассуждаем, мы только чувствуем. Имя этому пьянящему чувству — надежда. Мы надеемся на что-то. Это что-то настолько огромно, настолько непостижимо желательно для нас, настолько загнано в самые уголки нашего сознания, что мы не решаемся говорить или даже думать об этом.

На что мы надеемся? Старого не воротишь, мертвых не воскресишь. Может быть, мы радуемся, что снова вернемся к мирной довоенной жизни? Но это мало кого из нас обрадует. Наша первая радость — сегодня мы стоим на рубеже. На рубеже конца самого тёмного периода нашей жизни и на рубеже начала нового неизвестного периода.

И каждый из нас надеется, что этот период, как радуга после бури, будет светлым, солнечным и счастливым. Если спросить, — на что мы надеемся, то большинство, пожалуй, выразит свои мысли просто: «К черту всё то, что было до войны!» А что было до войны, каждый из нас хорошо знает.

Я видел много московских праздников и парадов. По улицам маршировали колонны демонстрантов, по тротуарам стояли люди и глазели. В такие праздники больше всего чувствовалось одно — люди хотели бы действительно попраздновать и повеселиться, а не демонстрировать свою радость и веселье.

Это был обезьяний театр где в самой глубине души копошилось поганенькое чувство фальши. Большинство старалось не думать, что основным стимулом, заставляющим праздновать эти праздники, является задняя мысль — «Как бы на заметку не взяли, если не пойдешь!»

Сегодня другое дело. Никаких организованных демонстраций нет. Но это абсолютно не нужно. От края и до края, как безбрежное море, улицы Москвы переполнены народом. Люди на тротуарах, люди на мостовых, в окнах, на крышах домов. В центре Москвы улицы настолько переполнены, что не видно разницы между тротуаром и мостовой.

От одной линии домов и до другой — равномерный бурлящий человеческий поток. Беспомощно звучат сирены автомашин, застрявших в толпе и не могущих продвинуться ни на шаг. Всё население Москвы устремилось в центр.

Вот группа девушек в светлых весенних костюмах. Они радостны и взволнованы. Они приплясывают, как будто у них на ногах выросли крылья. Они переполнены радостью. В руках у девушек цветы. Цветы в военной Москве так же редки, как на Северном полюсе. Букет цветов в руках московской девушки весной 1945 года! Это... Это по европейским масштабам дороже букета чёрных орхидей или красных роз в январе.

Впереди нас оживлённо беседуют несколько офицеров-лётчиков. Простые ребята, солдаты воздуха. Один из них в штатском платье. Безжизненно повис пустой рукав правой руки. Вся левая сторона пиджака густо усыпана орденами, на самом верху над карманом, где у гражданских людей торчит шёлковый платочек, поблёскивают колючими углами две золотые звёздочки Героя Советского Союза.

Девушка с сияющими как звезды глазами вихрем подлетает к летчикам. Как будто она давно ждала и искала этих людей. С разлета целует одного, целует другого... Крепко целует этих славных парней, которые явно смущены. За что, собственно? Ведь мы такие, как все!