Дэн Браун

Код да Винчи (Часть 1)

Будучи человеком, проведшим всю жизнь за изучением скрытой взаимосвязи между несопоставимыми символами и мировоззрениями, Лэнгдон смотрел на мир, как на паутину тесно переплетённых между собой историй и событий.

Эти связи могут быть невидимыми, часто говорил он на занятиях в Гарварде, но они обязательно существуют, вот только запрятаны глубоко под поверхностью.

— Я так понимаю, — сказал Лэнгдон, — это в Американском университете Парижа вам сообщили, что я остаюсь?

Водитель покачал головой:

— Нет. В Интерполе.

Ах, ну да, конечно. Интерпол, подумал Лэнгдон.

Он совершенно забыл о том, что невинное требование предъявлять, при регистрации в европейских отелях, паспорт не было простой формальностью. То было веление закона.

И этой ночью сотрудники Интерпола имели полное представление о том, кто где спит по всей Европе. Найти Лэнгдона в «Ритце» не составляло труда, у них на это ушло секунд пять, не больше.

«Ситроен», прибавив скорость, мчался по городу в южном направлении, вот вдалеке и чуть справа возник устремлённый к небу силуэт Эйфелевой башни с подсветкой.

Увидев её, Лэнгдон вспомнил о Виттории.

Год назад они дали друг другу шутливое обещание, что каждые шесть месяцев будут встречаться в какомнибудь романтичном месте земного шара.

Эйфелева башня, как подозревал Лэнгдон, входила в этот список. Печально, но они расстались с Витторией в шумном римском аэропорту, поцеловались и с тех пор больше не виделись.

— Вы поднимались на неё? — спросил агент.

Лэнгдон удивлённо вскинул брови, не уверенный, что правильно его понял.

— Простите?

— Она прекрасна, не так ли? — Агент кивком указал на Эйфелеву башню. — Поднимались на неё когданибудь?

— Нет, на башню я не поднимался.

— Она — символ Франции. Лично я считаю её самим совершенством.

Лэнгдон рассеянно кивнул.

Специалисты в области символики часто отмечали, что Франции, стране, прославившейся своим воинствующим феминизмом, миниатюрными диктаторами типа Наполеона и Пипина Короткого, както не слишком к лицу этот национальный символ — эдакий железный фаллос высотой в тысячу футов.

Вот они достигли перекрёстка с рю де Риволи, где горел красный, но «ситроен» и не думал останавливаться или замедлять ход.

Агент надавил на газ, автомобиль пронёсся через перекрёсток и резко свернул к северному входу в прославленный сад Тюильри, парижскую версию Центрального парка.

Многие туристы неверно переводят название этого парка, Jardins des Tuileries, почемуто считая, что назван он так, изза тысяч цветущих там тюльпанов.

Но, в действительности, слово «Tuilenes» имеет совсем не такое романтическое значение.

Вместо парка здесь некогда находился огромный котлован, из которого парижане добывали глину для производства знаменитой красной кровельной черепицы, или tuiles.

Они въехали в безлюдный парк, и агент тотчас сбросил скорость и выключил сирену.

Лэнгдон жадно вдыхал напоенный весенними ароматами воздух, наслаждался тишиной.

В холодном свете галогенных ламп поблескивал гравий на дорожках, шины шуршали в усыпляющем гипнотическом ритме.

Лэнгдон всегда считал сад Тюильри местом священным.

Здесь Клод Моне экспериментировал с цветом и формой, став, таким образом, родоначальником движения импрессионистов.

Впрочем, сегодня здесь была другая, странная аура — дурного предчувствия.

«Ситроен» свернул влево и двинулся на восток по центральной аллее парка.

Обогнул круглый пруд, пересёк ещё одну безлюдную аллею, и впереди Лэнгдон уже видел выход из сада, отмеченный гигантской каменной аркой.

Arc du Carrousel7.

В древности под этой аркой совершались самые варварские ритуалы, целые оргии, но почитатели искусства любили это место совсем по другой причине.

Отсюда, с эспланады, при выезде из Тюильри, открывался вид сразу на четыре музея изящных искусств... по одному в каждой части света.

Справа, по ту сторону Сены и набережной Вольтера, Лэнгдон видел в окошко театрально подсвеченный фасад старого железнодорожного вокзала, теперь в нём располагался весьма любопытный Музей д'Орсе.

А если посмотреть влево, можно было увидеть верхнюю часть грандиозного ультрасовременного Центра Помпиду, где размещался Музей современного искусства.