знал о правилах, запрещавших пользоваться мобильной связью во время полётов, но этого звонка он ждал. Лишь один человек на свете знал этот номер, он же послал Арингаросе по почте и сам телефон.
— Да? — тихо сказал в трубку епископ.
— Сайлас нашёл краеугольный камень, — ответил ему голос. — Он в Париже. Спрятан в церкви СенСюльпис.
Епископ так и расплылся в довольной улыбке.
— Тогда мы совсем близко.
— Можем получить его немедленно. Но необходимо ваше влияние.
— Да, конечно. Говорите, что я должен делать.
Когда Арингароса наконец выключил мобильник, сердце у него неистово колотилось.
И, чтобы успокоиться, он снова выглянул во тьму ночи, чувствуя себя игрушкой в водовороте событий, которым сам же положил начало.
В пятистах милях от него альбинос по имени Сайлас, склонившись над тазиком, промывал губкой раны на спине. Красноватокоричневые разводы быстро замутили воду.
— Омой меня иссопом, и снова буду чист я, — бормотал он слова молитвы. — Омой меня благодатью своей, и стану я белее снега.
Никогда прежде не испытывал Сайлас такого душевного подъёма. И это удивляло и умиляло его.
На протяжении последних десяти лет он свято соблюдал законы «Пути», старался очиститься от грехов, полностью изменить свою жизнь, вычеркнуть из памяти насилие, к которому прибегал в прошлом.
И вдруг, сегодня всё это вернулось. Ненависть, с которой он боролся долгие годы, снова оказалась востребованной. И он не уставал дивиться тому, как быстро прошлое вновь взяло над ним верх.
А вместе с ним, разумеется, проснулись и его навыки. Скверные и отчасти позабытые, они опять стали нужны.
Иисус учит нас миролюбию... любви... Он отвергает насилие. Этому учился Сайлас последние годы, и слова эти нашли место и его сердце. И вот теперь враги Христа хотят разрушить, уничтожить это Его учение.
Тот, кто угрожает Богу мечом, от меча и погибнет. От меча быстрого и беспощадного.
Нa протяжении двух тысячелетий солдаты Христа защищали свою перу от тех, кто пытался уничтожить её. Сегодня Сайласа призывали в их ряды.
Раны немного подсохли, и он накинул долгополую сутану с капюшоном. Самого простого покроя, из грубой тёмной шерсти, на её фоне резко выделились белизной руки и волосы.
Подвязав сутану верёвкой, он натянул капюшон на голову, подошёл к зеркалу. Красные глазки любовались отражением. Колесики и винтики событий завертелись.
Глава 6
Протиснувшись под решёткой, Роберт Лэнгдон оказался у входа в Большую галерею. Ощущение было такое, точно он заглядывает в пасть длинного и глубокого каньона.
По обе стороны галереи поднимались голые стены высотой футов тридцать, верхняя их часть утопала во тьме.
Красноватое мерцание ночных ламп в плинтусах отбрасывало таинственные блики на полотна да Винчи, Тициана и Караваджо, которые свисали с потолка на специальных проводах. Натюрморты, религиозные сцены, пейзажи, портреты знати и сильных мира сего.
Хотя в Большой галерее была собрана, пожалуй, лучшая в мире коллекция итальянских живописцев, у многих посетителей создавалось впечатление, что знаменита она, прежде всего, своим уникальным паркетным полом.
Выложенный из диагональных дубовых паркетин, он не только поражал своим потрясающим геометрическим рисунком, но и создавал оптическую иллюзию: походил на многомерную сеть, что создавало у посетителей ощущение, будто они проплывают по галерее, поверхность которой меняется с каждым шагом.
Взгляд Лэнгдона скользил по замысловатому рисунку и вдруг остановился на совершенно неуместном здесь предмете, лежавшем на полу слева, всего в нескольких ярдах от него.
Место, где он лежал, было отгорожено полицейскими специальной лентой. Лэнгдон обернулся к Фашу:
— Это что же... Караваджо? Вон там, на полу?..
Фаш, не глядя, кивнул.
Картина, как догадывался Лэнгдон, стоила миллиона два долларов, однако валялась на полу, точно выброшенный на свалку плакат.
— Но, почему, чёрт возьми, она на полу?
Возмущение, прозвучавшее в его голосе, похоже, не произвело впечатления на Фаша.
— Это место преступления, мистер Лэнгдон. Сами мы ничего не трогали. Картину сдёрнул со стены куратор. И привёл, тем самым, в действие систему сигнализации.
Лэнгдон оглянулся на решётку, пытаясь сообразить, что же произошло.
На куратора, очевидно, напали в кабинете. Он выбежал, бросился в Большую галерею и включил систему сигнализации, сорвав полотно