крестиков, напоминающих фигурки крошечных стоящих ангелов, до погремушек, с помощью которых в Древнем Египте отгоняли злых духов.
И, наконец, он собрал поразительную коллекцию статуй, отображающих, как богиня Исида вынянчивала своего сына Гора12.
— Возможно, Соньер знал о вашей рукописи? — предположил Фаш. — И назначил встречу, чтоб помочь вам в работе над книгой?
Лэнгдон отрицательно покачал головой:
— О моей рукописи никто не знал. Да и вообще, она существует только в набросках. Ещё имеется приблизительный план, который я никому не показывал, кроме своего редактора.
Фаш промолчал.
Лэнгдон не стал говорить, по какой причине, до сих пор, никому не показывал рукопись.
«Наброски» на триста с лишним страниц под условным названием «Символы утерянной священной женственности» представляли собой весьма неординарную интерпретацию уже устоявшейся религиозной иконографии и были довольно спорными.
Лэнгдон приблизился к эскалаторамдвойняшкам и вдруг остановился, поняв, что Фаша нет рядом. Обернувшись, он увидел его в нескольких ярдах от служебного лифта.
— Поедем на лифте, — сказал Фаш, как только двери отворились. — Надеюсь, вы уже поняли, что пешком до галереи ещё шагать и шагать.
Но Лэнгдон, знавший, что нужное им крыло находится двумя этажами выше, не двинулся с места.
— Чтото не так? — нетерпеливо спросил Фаш, придерживая дверь.
Лэнгдон глубоко втянул воздух, с тоской взглянув на эскалатор. В этом нет ничего страшного, попытался он убедить себя и решительно шагнул к лифту.
В детстве, совсем ещё мальчишкой, Лэнгдон провалился в заброшенную шахтуколодец и чуть не погиб, барахтаясь там в холодной воде несколько часов, прежде чем подоспела помощь.
С тех пор его преследовал страх замкнутого пространства, он боялся лифтов, подземки, даже крытых кортов.
Лифт — одно из самых надёжных и безопасных сооружений, постоянно убеждал себя Лэнгдон и при этом, не верил ни единому слову.
Это — всего лишь, небольшая металлическая коробка, подвешенная в замкнутом пространстве шахты!
Затаив дыхание, он шагнул в лифт и, как только закрылись двери, ощутил хорошо знакомый прилив адреналина.
Два этажа. Какихто десять секунд.
— Значит, вы с мистером Соньером, — начал Фаш, как только лифт пополз вверх, — так никогда и не говорили лично? Не общались? Ничего не посылали друг другу по почте?
Ещё один довольно странный вопрос. Лэнгдон отрицательно помотал головой:
— Нет. Никогда.
Фаш слегка склонил голову набок, точно осмысливал этот факт. Но, вслух не сказал ничего, молча разглядывая хромированные дверцы.
Они поднимались, и Лэнгдон пытался сконцентрировать мысли и внимание на чёмто ещё, помимо окружавших его четырёх стен.
В блестящей металлической дверце он видел отражение галстучной булавки капитана. Она была сделана в форме серебряного распятия и украшена тринадцатью вкраплениями, камушками чёрного оникса.
Лэнгдон слегка удивился. Этот символ был известен под названием crux gemmata — крест с тринадцатью камнями — христианская идеограмма Христа и двенадцатью апостолов.
И Лэнгдон находил довольно странным, что капитан полиции столь открыто демонстрирует свои религиозные убеждения.
Но, опять же, следовало учитывать: тут Франция. И христианство здесь не столько религия, сколько право по рождению.
— Это crux gemmata, — неожиданно сказал Фаш.
Лэнгдон вздрогнул, поднял глаза и поймал в отражении взгляд чёрных глазок капитана.
Лифт остановился, дверцы раздвинулись.
Лэнгдон быстро вышел в коридор, спеша навстречу открытому пространству, которое образовывали знаменитые высокие потолки Лувра.
Однако мир, куда он шагнул, оказался совсем иным, нежели он ожидал. Лэнгдон в нерешительности замер.
Фаш обернулся:
— Я так понимаю, мистер Лэнгдон, вы никогда не бывали в Лувре, после закрытия?
Никогда, подумал Лэнгдон, пытаясь разобраться в своих ощущениях.
Обычно ярко освещённые галереи музея были сейчас погружены в полумрак.
Вместо привычного ровного молочнобелого света, льющегося с потолка, от пола поднималось вверх приглушённое красноватое сияние.
Лэнгдон присмотрелся и заметил вмонтированные в плинтусы специальные лампыподсветки.
Он окинул взглядом сумрачный коридор и постепенно начал понимать, что ничего необычного в таком освещении нет.
Почти во всех главных музеях мира по ночам используется