Ричард Бах

За пределами разума

о решении технической задачи; там была женщина!

Не нужно быть квантовым механиком, чтобы вообразить себе проблему, с которой я сражался в тот вечер, а потом ещё день и ещё день.

Если что-то произошло в течение долей секунды, то это не значит, что оно не произошло. Каждый стрелок по тарелочкам объяснит вам это. Тот единственный выстрел разнес меня в куски, как тарелочку.

Нет, я не ошибался. Мне рассказывали, что мы утрачиваем восприятие случайных объектов, когда видим их меньше чем полсекунды. Если это геометрические объекты, достаточно одной пятидесятой секунды.

Но восприятие улыбки остаётся, даже если она длилась всего одну тысячную секунды, — такова чувствительность нашего мозга к изображению человеческого лица.

На другой день, после обеда, я поднялся на Кабе, и с земли этот полёт, наверное, выглядел ленивым: маленький аэроплан еле перемещался, расслабленно держась лимонно-желтыми крыльями за потоки воздуха, двигатель перешёл на тихий шёпот.

Но для меня он не был ленивцем. На этом самолёте можно отправиться куда угодно, раздумывал я. Если запастись специальными топливными баками, то нет такого места на земле, куда Пайпер Каб не долетел бы.

Но куда лететь, чтобы найти женщину, передавшую мне тот простой чертеж?

Я сбросил несколько сотен оборотов, уменьшив тягу до нуля; пропеллер едва поддерживал собственный вес самолета.

При такой мощности, Каб становится планером, тридцатифутовым парусным каяком; расписанный солнцем, он тихо плывёт по небу, мягко поднимаясь и опускаясь на воздушных волнах, протекающих под его крыльями.

Если мой милый почтальон где-то существует, то почему я не видел её в момент спецдоставки дверной защёлки?

Я нахмурился, силясь припомнить. Когда я увидел защёлку, никаких признаков почтальона нигде не было. Только само послание — элегантное решение проблемы, не дававшей мне покоя. И оно уже ждало меня, ждало, когда я проснусь, открою глаза и замечу его.

Медленно и плавно, как морская птица, Каб развернулся над фермерским полем; размеченное системой орошения, словно стеганое одеяло, поле золотилось в лучах тяжелеющего солнца.

Пятидесятифутовая волна теплого воздуха подхватила Каб, он тихо заворчал, пропахал её насквозь, оставляя позади себя взболтанное невидимой струёй небо, и мягко скользнул в прохладную подошву волны.

Это был прекрасный день для бесцельного полета. Мой разум витал где-то далеко.

Конечно же. Я не видел её в первый раз потому, что она уже приходила и ушла. Почтальон оставил свою посылку и пошёл дальше. А вот во второй раз, адресат уже ждал почту. Когда вы долго сидите в ожидании возле вашего почтового ящика, разве появление почтальона удивит вас?

Безупречная логика, задача решена. Теперь я знаю, кто она и почему я её увидел. Но эти ответы, конечно, ничего не дают.

Для меня уже не составляло тайны, как искать технические решения и применять их в конструкции самолета. Но оставалась другая тайна, глубокая, как само небо: откуда шли эти решения?

Давным-давно я научился понимать, что всё, что происходит, происходит по некоторой причине. Крошки на столе — это не только напоминание об утреннем печенье; они лежат там потому, что мы предпочли не убирать их. И никаких исключений.

Всё имеет причину, и мельчайшая деталь является указателем на пути к разгадке. Перспектива открывается с высоты, и в буквальном смысле тоже.

Кабина маленького самолёта, когда она становится домом, служит идеальным уютным местом для решения проблем.

Изумление в её глазах. Если она почтальон, то должна ли удивляться, увидев ждущего её адресата?

Каб проплыл мимо крохотного облачка. Ближе к вечеру оно станет массивным то ли великаном, то ли замком; сейчас это маленький пушистый ягнёнок, пронёсшийся под моим крылом.

Она могла испугаться, если этого не бывает, рассуждал я. Обычно, её адресаты спят, когда она приносит почту. И если один из тысячи, вдруг, проснулся и уставился на неё, когда она пришла, то, конечно же, она испугается.

Карандаш в волосах. Будь я на её месте, зачем мне карандаш в волосах? А затем, что он мне нужен ежеминутно и всё время.

Затем, что я пользуюсь им так часто, что нагибаться каждый раз к столу, где он лежит, будет чистой потерей времени.