Ричард Бах

Бегство от безопасности

должен знать, вот и всё.

Я спустился вниз и пошёл домой, втирая пятна сосновой смолы в джинсы.

Когда я толкнул дверь на кухню, отца там уже не было, мама готовила ужин. Не просто ужин, потому что в этот момент она как раз ставила в духовку торт со взбитыми сливками.

— Привет, Дикки, — сказала она обычным тоном. — Что сегодня проходили в школе?

— Да ничего, — ответил я ей в тон, уступая её настроению.

Бобби стал чаще пропускать уроки, и эти закрытые собрания время от времени случались опять.

Один в нашей с ним комнате, иногда я различал сквозь стену негромкие голоса: в основном, отцовский, иногда — мамин и очень редко, голос Бобби, такой тихий, что я даже не был уверен, что это он.

Однажды перед сном, когда он взбирался по лестнице на верхнюю койку, я не выдержал.

— Что происходит, Бобби? — спросил я. — О чём вы с мамой и папой разговариваете? Это касается меня?

Он не посмотрел на меня, перегнувшись через край своей койки, как он это обычно делал.

— Это секрет, — сказал он. — Ты тут ни при чём, и тебе не нужно ничего знать.

* * *

Почти всегда мы с Бобби могли поговорить откровенно, но не сейчас. По крайней мере, они не собираются прийти за мной однажды ночью, бросить меня, связанного, в грузовик и отвезти чёрт знает куда.

А может, Бобби меня обманывает, и всё именно так и произойдёт. Но если он не хочет говорить, то и не скажет.

На следующий день на столе в нашей комнате я обнаружил сумку из мягкой кожи размером с пиратский мешок для денег. До этого я никогда её не видел...

Когда я ослабил ремешки и открыл её, внутри я увидел не золото, а идола. Прекрасно сделанный из полированного чёрного дерева, он являл собой фигуру смеющегося Будды с руками над головой, ладони вверх, кончики пальцев почти касаются. Какого чёрта...

Шаги. Бобби идёт! Я запихнул Будду обратно в сумку, затянул ремни, бросился на кровать и раскрыл книгу Уилли Лэя — «Ракеты и космические путешествия».

— Привет, Бобби, — на мгновение поднял глаза, когда он вошёл, и снова вернулся к книге.

— Привет.

Я читал в тот момент так внимательно, что по сей день помню тот абзац: «...твердотопливные ракетные двигатели набиваются порохом не полностью, а только в объёме вокруг конической камеры сгорания. Чем больше область горения, тем больше тяга двигателя».

Я представил, как, при слишком большой области горения, ракета взрывается — БУМ! — как динамит.

— Пока, — сказал Бобби, и вышел, захватив пальто и кожаную сумку, чтобы отправиться куда-то вместе с отцом на машине.

* * *

Две недели спустя отец отвёз Бобби, выглядевшего усталым, в больницу, ничего серьезного. Через неделю, без всяких прощаний, мой брат умер.

Вот в чём заключалась тайна, подумал я, девятилетний Холмс с Бейкер-стрит. И все эти долгие тихие беседы: все, кроме меня знали, что Бобби умирает! Так они хотели уберечь меня от боли.

Будда из чёрного дерева прикасался к ответам, а нашёл ли их мой брат — этого мне никогда не узнать.

Он мог бы сказать мне, я бы не стал горевать. Я мог бы спросить, что ощущает умирающий, больно ли это? Куда ты отправишься, когда умрёшь, Бобби, и можешь ли ты не умереть, если захочешь? Видишь ли ты ангелов во сне? Легко ли умирать? Боишься ли ты?

Насколько я знаю, мама не плакала, как и Рой, и уж, конечно, отец. Поэтому, я тоже не плакал, во всяком случае — на виду у всех. Наша комната опустела, и там стало ужасно тихо, — вот и всё, что изменилось.

«Лонг-Бич пресс телеграм» напечатала небольшой некролог, сообщавший, что Бобби опередил отца и мать, а также меня и Роя на скорбном пути. Я прикрепил вырезку из газеты к своей двери иглой от игрушечного самолёта, гордясь тем, что наши имена были замечены и напечатаны в газете.

На следующий день вырезка исчезла; я нашел её на своем столе текстом вниз. Я приколол её снова, и на следующий день она вновь очутилась на столе. Я понял намёк. Хоть мама и не плачет, но и газетные напоминания о том, что Бобби умер, ей тоже ни к чему.

* * *

Однажды, когда она мыла тарелки, ставя их с нежным фарфоровым звоном в кухонный шкаф, я наконец услышал:

— У Бобби была лейкемия.

Я немедленно запомнил это слово.

— Это неизлечимо. Последние дни, Дик, он был так спокоен. Он был таким мудрым.

Слёз не было, и она перестала называть меня Дикки.