Ричард Бах

Единственная

образование, парусный спорт... за каждым призванием крылась метафора, ясно раскрывающая устройство вселенной.

— Лесли, у тебя нет ощущения... Разве мы — те же, что были раньше?

— Не думаю, — ответила она. — Если бы мы вернулись после всего случившегося и остались неизменёнными, мы бы... но ты не это имеешь в виду, да?

— Я имею ввиду по-настоящему, — сказал я, понизив голос. — Ты посмотри на окружающих, на людей в ресторане. Она посмотрела. Она разглядывала их довольно долго.

— Может быть, всё это развеется, но...

— ... но мы знаем здесь всех, — продолжил я.

За соседним столиком сидела женщина-вьетнамка — благодарная добрым, жестоким, злым — всей любимой ею Америке, гордая за своих двух дочерей — лучших учениц в своих классах.

Мы понимали её, мы гордились вместе с ней, гордились тем, что она сделала, превратив надежду своей жизни в реальность.

В другом конце комнаты четверо подростков хохотали, хлопая друг друга по спинам, игнорируя всех, кроме себя, привлекая к себе внимание по причинам, им самим неизвестным.

Эхо тех неловких, болезненных лет наших собственных жизней отдавалось в наших сердцах мгновенным пониманием.

Вот молодой человек — зубрит, готовясь к выпускным экзаменам. Он не замечает ничего, кроме страницы перед ним, водя кончиком карандаша по строчкам.

Он знал, что вряд ли ещё когда-нибудь ему придётся отличать моменты отклонения «я»-луча, но он знал также и то, что путь этот важен, и каждый шаг имеет значение. Мы тоже знали.

Седовласая пара — аккуратно одетые, они тихо беседуют за угловым столиком. Столько всего в этой жизни предстоит вспомнить, такое тёплое чувство — лучшее уже сделано, можно строить планы на будущее, которое никто другой не в состоянии даже представить.

— Какое необычное чувство, — сказал я.

— Да, — подтвердила она. — Это уже когда-то было? В нескольких внетелесных экспериментах я ощущал определённое космическое единство. Но я ещё никогда не чувствовал себя единым с людьми в состоянии полного бодрствования, сидя в ресторане.

— Было, но не такое. Этого, думаю, не было. Обрывки воспоминаний всплывали откуда-то из самой глубины памяти, выхватывая паутину наших связей с каждым из людей, лежащую в основе того, что, как кажется, нас друг от друга отличает.

Жизнь — одна-единственная. Так говорила Пай. Трудно возразить. Тяжело судить, когда сам — в свете прожектора. А когда понял — судить незачем.

Единственная. Не незнакомцы, но дети, знающие души, которыми нам предстоит стать?

Концентрат глубоко скрытых ожиданий, любопытство — то, что соединяет нас друг с другом, безмолвное спокойное удовлетворение своей властью строить жизни, творить приключения, порождать жажду знания.

Единственная. В этом городе они — это тоже мы? Неизвестный и суперзвезда, торговец наркотиками и полисмен, адвокат и террорист, и музыкант в студии?

Мы говорили, и нежность понимания оставалась с нами. Не знание, которое приходит и уходит, но осознание, которое с нами неизменно.

То, что мы видим — это наше собственное сознание, и, когда это понято, — насколько изменяется всё вокруг!

Каждый человек в этом мире — мы отражаем его, мы — живые зеркала друг друга.

— Я думаю, мы не вполне отдаём себе отчёт о всей огромности того, что с нами произошло, — сказала Лесли.

— Как трамвай, который катится по рельсам с миллионами стрелок, — сказал я, — а мы сидим и можем лишь созерцать, как течёт колея. Откуда мы пришли, куда направляемся?

Пока мы беседовали, за окнами стало темно. Мы чувствовали себя влюблёнными, которые вновь повстречались в раю, мы стали теми же, кем были всегда, но увидевшими себя такими, какими мы были раньше.

Мы видели, что могло произойти в тех жизнях, которые нам ещё предстояло узнать.

Наконец, мы покинули ресторан. Обнявшись, мы вышли в ночь, вышли в город.

По улицам носились автомобили — юг-север-восток-запад, мальчишка на скейте выписывал вокруг нас дивные скоростные узоры, молодая парочка приближалась к нам — они шли, крепко обнявшись в безмолвном экстазе, все мы были на своём пути к выбору — выбору этой минуты, этого вечера, этой жизни.

На следующее утро, без четверти девять, мы поднялись по дороге с трёхрядным движением на вершину холма и въехали в парковочный сад, где места для стоянки автомобилей сплошь утопали в цветах.