Ричард Бах

Единственная

это — легко, — сказала я. — Просто сосредоточься как следует!

Я сама взялась за рычаг и толкнула его вперёд, чтобы показать, как это делается. Мы сразу же начали двигаться. Как в кино, когда заканчивается часть и перезаряжают проектор: то, что было горами и лесами, вдруг превратилось в трясущиеся тряпки, камни — в пульсирующие мочалки, тяжелые шестерёнки крутятся и крутятся, унося всё это прочь.

— Дай-ка я попробую ещё раз, — попросил он.

— О'кей, милый, — сказала я, — я верну его обратно. И помни, весь фокус — в том, чтобы как следует сосредоточиться.

Меня удивило, насколько близко мы были к состоянию полёта. В ту минуту, когда я вернула рычаг газа в начальное положение, Ворчун сделал прыжок в воздух. Под нами была вода.

Двигатель несколько раз чихнул — так он чихает, когда недостаточно прогрет. Сбой — надсадное гудение — мы взмыли вверх и тут же рухнули обратно вниз.

Он дёрнулся, хватаясь за рычаги, но было уже поздно. Всё было, как в замедленном кино.

Мы медленно разбивались, медленно возник белый шум, словно я провела пальцем по игле фонографа, включенного на полную громкость; медленно всё вокруг заполнилось водой. Медленно опустился занавес, и освещение неторопливо сменилось тьмой.

Мир вернулся в зелёном мраке, и ни звука не было слышно вокруг. Ричард цеплялся под водой за гидросамолёт, отрывал от него куски, пытаясь вытащить что-то наружу, высвободить из тонущих обломков.

— Ричи, брось это, — сказала я, — у нас — серьёзная проблема, нужно о ней поговорить! В самолёте не осталось больше ничего, о чём нужно было бы беспокоиться...

Но иногда его заклинивает, и самое-самое первостепенно важное не имеет для него никакого значения, важно только — удастся ли ему вытащить старую лётную куртку или что-то там ещё из самолёта. Выглядел он ужасно расстроенным.

— Ну, хорошо, дорогой, — сказала я, — пусть будет по твоему. Я тебя подожду.

Я наблюдала за тем, как он, немного посуетившись, нашёл, наконец, то, что искал. Какое странное чувство! Он вытащил из самолёта вовсе не свою куртку. Он вытащил оттуда меня — обмякшую, с растекающимися во все стороны волосами, похожую на утопшую крысу.

Я наблюдала, как он всплыл с моим телом наверх и поддерживал мою голову над водой.

— Всё хорошо, любовь моя, — задыхаясь, бормотал он, — всё будет нормально...

Рыболовный катер почти прямо над ним — скользнул в сторону, когда оставалось всего несколько метров, — через борт в тот же миг перепрыгнул парень, вокруг талии — верёвка. На лице моего дорогого Ричарда — выражение такой паники, что невозможно смотреть.

Отвернувшись, я увидела дивный свет — любовь, сиявшую передо мной. Это не был туннель, о котором Ричард мне так много рассказывал, но ощущение было похожим, поскольку, по сравнению со светом, все вокруг было чернильно-чёрным.

В этом пространстве не было никаких направлений, кроме одного — туда, к этой немыслимой любви. — Не волнуйся, — говорил этот свет, и в нём было что-то столь чудесное, нежное, совершенно безупречное, что-то настолько правильное и уместное, что я всем своим существом поверила ему.

Две фигуры приближались ко мне... Одна — мальчик-подросток, такой знакомый... Он остановился поодаль, остановился и стоял поодаль, наблюдая.

Другая фигура подошла поближе — человек в летах, ростом не выше меня. Я знала эту походку.

— Привет, Лесли, — промолвил он наконец. Голос глубокий и грубый, охрипший от многолетнего курения.

— Хай? Хай Фельдман, ты ли это? Я бросилась к нему — несколько шагов — и вот мы уже кружимся и кружимся обнявшись, со слезами счастья на глазах.

Во всём мире у меня не было друга более близкого, чем этот человек. Он оставался со мной даже в те былые дни, когда столь многие от меня отворачивались. Я не могла начать день, не позвонив Хаю.

Держась за руки, мы глядели друг на друга и широченные улыбки едва умещались на наших лицах.

— Милый Хай! О, Боже, как это замечательно! Просто не верится! Как я счастлива снова тебя видеть!

Когда три года назад он умер... такой удар, и такая боль утраты! И я так злилась тогда... Я тут же отступила на шаг и сверкнула глазами:

— Хай, я в ярости!

Он улыбался, глаза его сверкали, как обычно. Я приняла его, как мудрого старшего брата, он относился ко мне, как к своенравной упрямой сестрёнке.

— Всё ещё сходишь с ума?