бы уже богачом.
— Да, — сказала она.
Доев бутерброд, она помолчала. Он заказал ещё пива, закурил и на мгновение скрылся в облаке голубого дыма.
— Почему ты бросил летать, Дэйв, — спросила она, — если тебе так этого хотелось?
— А я не рассказывал? Всё очень просто. Нужно было либо платить чёрт знает сколько за каждый полёт, по двадцать долларов, на которые спокойно можно было прожить неделю, либо работать, как раб, полируя аэропланы и заливая бензин в баки с утра до ночи за один-единственный раз. А я никогда не был ничьим рабом!
Она промолчала.
— А ты бы это делала? Ты бы согласилась каждый вечер приходить домой, насквозь пропахнув бензином и полиролью — и всё ради одного часа в воздухе в неделю? При таких темпах на получение лётной лицензии у меня ушёл бы год. Он выдохнул — длинный вздох.
— Называется — мальчик на побегушках. «Мальчик, вытри масло! Мальчик, подмети ангар! Мальчик, вынеси мусор!» Это не для меня!
Он затянулся так, словно в сигарете сгорал не табак, а его воспоминания.
— Да и в армии было ненамного лучше, — произнёс он из облака дыма, — но там хоть платили наличными.
Он бросил невидящий взгляд через комнату, ум его витал где-то в ином времени.
— Когда мы выезжали на учения, истребители пикировали на нас, как сверкающие копья, потом взмывали вверх и скрывались из виду. И я жалел, что не пошёл в Военно-Воздушные Силы. Я бы был лётчиком-истребителем.
— Ещё чего, — подумал я. — Армия — это был твой ход конём, Дэйв. Всё, чего можно достичь в армии, — это время от времени кого-нибудь убить. Он снова сделал выдох и закашлялся.
— Не знаю, возможно, ты права относительно книги. Мог быть и я. И определённо могла бы быть ты. Ты была достаточно привлекательна для того, чтобы стать киноактрисой. Он пожал плечами.
— Там, в книге, они проходят через некоторые трудности. Наверняка его собственная вина.
Он помолчал, сделал ещё одну длинную затяжку. Он выглядел печальным.
— Я, вообще-то, им не завидую. Я завидую тому, как всё у них вышло.
— Не нагоняй на меня тоску, — сказала она. — Я рада, что мы — не они. В их жизни есть кое-что занятное, но всё это — ходьба по краю, всё это мне слишком уж непонятно. Если бы я была ею, я бы спать не могла.
А у нас с тобой — у нас была хорошая жизнь: приличная работа, мы никогда не были безработными, не были банкротами. Нам это никогда даже не грозило. У нас хороший домик, кое-какие деньги отложены.
Мы отнюдь не относимся к самым беспутным, правда, самыми счастливыми нас тоже не назовёшь, но я люблю тебя, Дейв... Он усмехнулся и похлопал её по руке.
— Я люблю тебя сильнее, чем ты — меня...
— Ox, Дэвид! — она покачала головой. Они надолго замолчали. Насколько иными я увидел их вдруг в этот короткий промежуток, сидя за столом! Хотелось бы, чтобы Дэвид никогда не научился курить, но всё равно мне этот парень нравился.
Я переключился — антипатия к некоторой доселе неизвестной части себя трансформировалась в симпатию. Как сказала Пай, ненависть суть любовь без фактов. И когда кто-либо нам не нравится, имеет смысл проверить — а нет ли фактов, которые изменят наше отношение?
— Знаешь, что я собираюсь, подарить тебе на юбилей? — спросила она.
— Юбилейные подарки? Почему ты сейчас об этом вспомнила? — поинтересовался он.
— Лётные уроки! — сказала она. Он взглянул на неё так, словно она была не в себе.
— Ты ещё можешь, Дэйви. Я знаю, у тебя получится... Они немного помолчали.
— Чёрт, — сказал он, — как несправедливо.
— А что вообще справедливо? — сказала его жена. — Но знаешь, говорят, иногда бывает так, что после шести месяцев всё проходит, и человек живет ещё много лет!
— Ларей, всё случилось так быстро. Только вчера я пошёл в армию, а ведь уже миновало тридцать лет! Почему никто не предупреждает, что всё идёт так быстро?
— Предупреждают, — отозвалась она.
— Тогда почему мы не прислушиваемся?
— Какое это имеет значение?
— Имело бы, — если бы жил, зная.
— И что бы ты сказал теперь нашим детям, если бы таковые имелись?
— Чтобы каждый раз думал, а хочу ли я это делать? Не важно, что делаешь, важно хочешь ли делать. Она удивлённо на него посмотрела. Не часто он так высказывается, — подумал я.
— Не так уж весело, — продолжал он, — когда тебе осталось всего шесть месяцев, увидеть, что случилось с тем самым лучшим в тебе, чем ты мог бы стать, с тем, что единственно имеет