Ричард Бах

Единственная

— поинтересовался я.

— Как обычно, последуем интуиции? — спросила Лесли.

— Интуиция — нечто чересчур общеё, в ней полно сюрпризов, — сказал я. — Мы ведь не отправлялись специально на поиски Тинк или Машары. Или Аттилы. Разве интуиция сможет нас вывести точно в то же место этой структуры, куда мы попали, когда направлялись в Лос-Анджелес.

Это напоминало один из этих нудных тестов на сообразительность. Когда знаешь ответ, всё так просто. Но пока до него додумаешься, вполне можно спятить. Лесли тронула меня за руку.

— Ричард, когда мы совершили посадку среди узоров, — сказала она, — мы не встретили Аттилу, Тинк или Машару. Поначалу, мы узнавали только самих себя: в Кармеле, когда познакомились, потом себя в юности. Но чем дальше мы летели...

— Верно! Чем дальше мы летели, тем сильнее мы менялись. То есть, ты хочешь сказать, что имеет смысл повернуть назад — а вдруг что-нибудь покажется знакомым? Конечно же! Она кивнула.

— Можем попробовать. А назад — это куда? Мы огляделись вокруг. Яркая структура узоров со всех сторон, но ни солнца, ни указателей. Ничего, что могло бы нас вести.

Мы по спирали поднялись вверх, рассматривая структуру в поисках хоть каких-то признаков места, где мы садились раньше. Наконец, далеко внизу слева я заметил, как мне показалось, кромку розового с золотым, где мы повстречали Пай.

— Лесли, смотри... — я положил Ворчуна на крыло, чтобы ей было видно.

— Тебе не кажется...

— Розовое. Розовое с золотым! — воскликнула она. Мы переглянулись, уловили проблеск надежды в глазах друг друга и поднялись по спирали ещё выше.

— Это оно, — сказала Лесли, — а вон там, подальше... за розовым — не зелёное ли? Где была Машара?

Мы резко свернули влево и направились к первым знакомым картинкам, которые нашлись в структуре узора.

Гидросамолёт монотонно гудел над матрицей воплощений — крохотная точка в бескрайнем небе — минуя зелёные и золотые цвета Машары, минуя коралловые разводы, скрывавшие ту надрывную ночь в Москве, минуя винно-багровую тьму Аттилы. Казалось, что с момента взлёта прошли часы.

— Когда Лос-Анджелес исчез впервые, вода была голубой, а на ней — золотые и серебряные полосы, помнишь? — спросила

Лесли, указывая на далекий горизонт. — Это случайно не оно? Да! — в её глазах блеснуло облегчение. — Всё не так уж трудно. Или трудно? Да, трудно, — подумал я.

Когда мы пересекли край голубизны и золота, они раскинулись перед нами насколько хватало глаз. Где-то там был тот самый, точно отмеренный фут глубины, необходимый для касания поверхности — дверь в наше собственное время. Где?

Мы продолжали лететь, поворачивая то туда, то сюда в поисках двух ярких дорожек, которые привели нас к первой встрече в Кармеле. Под нами расстилались миллионы троп, миллионы параллельных и пересекающихся линий.

— О, Ричи! — вырвалось наконец у моей жены. В голосе её теперь чувствовалась тяжесть, вполне соизмеримая с лёгкостью, звучавшей в ней раньше.

— Не найдём. Никогда не найдём!

— Найдём, — сказал я. Но в глубине души я опасался, что Лесли права.

— Может, пора попробовать интуицию? У нас в общем то особого выбора нет. Там, внизу, всё выглядит совершенно одинаково.

— О'кей, — спросила она. — Ты или я?

— Ты, — ответил я.

Она расслабилась на своём сидении, закрыла глаза и на несколько мгновений погрузилась в молчание.

— Поверни налево. Осознавала ли она печаль, звучавшую в её голосе?

— Полный поворот налево и вниз...

* * *

Бар был почти совсем пустым. Кто-то одиноко сидел в самом конце стойки, за столом сбоку — седовласая пара.

— Что мы делаем в баре? — подумал я. Всю жизнь я их ненавидел, и проходя мимо, переходил на противоположную сторону улицы.

— Уйдём? Лесли остановила меня, положив ладонь мне на плечо.

— Когда мы приземлялись, нам часто казалось, что мы попали не в то место, — сказала она. — Но была ли Тинк ошибкой? А озеро Хили?

Она подошла к стойке, повернулась, чтобы взглянуть на пожилых людей за столом, и глаза её расширились. Я подошел к ней.

— Поразительно! — шепнул я. — Это мы, точно, однако... Я покрутил головой.

Но — изменённые. Её лицо было таким же морщинистым, как и его, складка рта — настолько же жёсткая. Не старые — потрёпанные.