Ричард Бах

Единственная

Швейцария, — тут же подумал я, — мы приземлились на открытке со швейцарским пейзажем. Внизу, в долине, среди деревьев были разбросаны домики с остроугольными крышами, высился купол церквушки. По сельской дороге катила телега, но её тянул не трактор и не лошадь, а животное, похожеё на быка.

Поблизости не было ни души, а на лугу — ни тропинки, ни козьего следа. Только озеро травы, кое-где усыпанное полевыми цветами, в полукольце скалистых гор, увенчанных снежными шапками.

— Как ты думаешь, почему... — сказал я. — Где это мы?

— Во Франции, — ответила, не задумываясь Лесли, и прежде, чем я успел поинтересоваться, откуда она это знает, она, затаив дыхание, прошептала: — Смотри!

Она указала на расщелину в скале, где у небольшого костра стоял на коленях старик в грубом полотняном коричневом одеянии.

Он занимался сваркой. Скалу позади него озаряли яркие белые и жёлтые вспышки.

— Что здесь делает сварщик? — недоуменно спросил я. Лесли пригляделась внимательнеё. — Это не сварка, — сказала она так, словно эта сцена не происходила у неё перед глазами, а всплывала в памяти. — Он молится.

Она направилась к старику, я последовал за ней, решив пока не вмешиваться. Может быть, моя жена увидела себя в этом отшельнике так же, как я увидел себя в Аттиле?

Мы подошли ближе и убедились, что никакого сварочного аппарата там действительно нет. Ни звука, ни дыма, вместо этого в метре от старика поднимался от земли яркий пульсирующий столб солнечного света.

— ... и в мир отдашь ты то, что было тебе передано, — услышали мы мягкий голос, доносящийся из света. — Отдашь тем, кто жаждет узнать истину о том, откуда мы приходим сюда, смысл нашего существования и тот путь, который ведёт в наш вечный дом.

Мы остановились в нескольких шагах позади него, поражённые увиденным. Однажды я уже видел этот яркий свет много лет назад.

Тогда я был совершенно поражён, случайно взглянув на то, что до сегодняшнего дня я зову Любовью. И теперь мы смотрели на тот же самый свет, и, по сравнению с ним, мир вокруг казался призрачным, погружённым в сумерки.

В следующее мгновение свет исчез, а на том месте, из которого он исходил, остался лежать ворох золотистых страниц, исписанных исключительно ровным и красивым почерком.

Старик все ещё стоял на коленях с закрытыми глазами, не догадываясь о нашем присутствии.

Лесли ступила вперёд и подняла с земли сияющий манускрипт. В этом загадочном месте её рука не прошла сквозь страницы.

Мы ожидали увидеть руны или иероглифы, но обнаружили английский текст.

Разумеётся, — подумал я, — старик прочтёт это по-французски, а перс — на языке фарси. Так и должно быть со всяким откровением — язык не имеет значения, важно восприятие идей.

Вы — существа света, — начали читать мы. — Из света вы пришли, в свет вам, суждено вернуться, и на каждом шагу вас окружает свет вашего безграничного бытия.

Лесли перевернула страницу.

По своей воле оказались вы в мире, который создали для себя сами. Что держите в сердце своём, то и исполнится, чем больше всего восхищаетесь, тем и станете.

Не бойтесь и не поддавайтесь смятению, увидев призраков тьмы, личину зла и пустые покровы смерти, поскольку вы сами выбрали их, чтобы испытать себя. Всё это — камни, на которых оттачивается острие вашего духа.

Знайте, что вас повсюду окружает реальность мира любви, и в каждый момент у вас есть силы, чтобы преобразить свой мир в соответствии с тем, чему вы научились.

Страниц было очень много, сотни. Мы листали их, охваченные благоговением.

Вы — это жизнь, создающая формы. И погибнуть от меча или от старости вы можете не более, чем умереть на пороге двери, проходя из одной комнаты в другую. Каждая комната дарит вам своё слово — вам его сказать, каждый переход — свою песню, вам её спеть.

Лесли посмотрела на меня, глаза её сияли. Если это писание так тронуло нас, людей двадцатого века, — подумал я, — то какое впечатление оно должно произвести на живущих... в каком же это?.. двенадцатом!

Мы снова принялись читать манускрипт. В нём не было ни слова о ритуалах, поклонении, никаких призывов обрушить огонь и разорение на головы врагов, не было упоминания о каре за неверие, не было жестоких богов Аттилы.

Там не упоминалось о храмах, священниках, раввинах, братствах, хорах, рясах и священных праздниках. Эта рукопись была написана для полного любви существа, живущего у нас внутри, и только для него.