Ричард Бах

Мост через вечность (Часть 1)

Чёрт возьми, Ворон, ты что, на её стороне? Я так тщательно разрабатывал эту замечательную систему, эту первоклассную модель совершенной женщины, и всё шло, как по маслу, пока не вмешалась Лесли, задавая вопросы, о которых я не осмеливался даже думать, а ещё меньше — отвечать.

Конечно, леди, я бы хотел Вас любить, что последует за этим с Вашей стороны?

А что, если бы я сейчас упал за борт? Океан бы отозвался зеленым фосфорическим всплеском. Вот ещё секунду надо мной проплывает моя яхта, в следующее мгновение до неё уже не дотянуться, ещё немного, и она исчезает в темноте; огоньки, разбуженные ею, меркнут.

Я поплыл бы к берегу, — вот что бы было. Он едва ли в десяти милях отсюда. Если я не смогу проплыть десять миль в теплой воде, то, пожалуй, заслуживаю роли утопленника.

Ну, а за тысячу миль? Тогда как? Когда-нибудь, Ричард, — сказал я себе, — ты научишься сдерживать свои дурацкие мысли. Они — словно вопросы настырного мальчика, с которыми он пристаёт к приземлившемуся на его луг бродячему пилоту.

— Мистер, а что Вы будете делать, если мотор заглохнет?

— Ну, тогда я просто спланирую и приземлюсь, мой друг. Самолёт прекрасно планирует, и для этого ему мотор не нужен.

— Ну, а что вы будете делать, если крылья отвалятся?

— Если отвалятся крылья, мне конечно же, придется выпрыгнуть с парашютом.

— Ага, а что, если парашют не раскроется?

— Тогда я постараюсь упасть в стог сена.

— Ну, а что, если кругом одни камни?

Дети — они сама беспощадность. И я был таким. Такой я и поныне…

Ну, а что, если бы я все-таки был за тысячу миль от берега? Какой я, всё же, любопытный! Ребёнок, живущий во мне, хотел бы прямо сейчас сбегать и разузнать, что там — по ту сторону смерти.

Пожалуй, на это у меня ещё будет время. Я вполне справился со своей миссией, написав книги, но, возможно, один-два урока всё ещё поджидают меня здесь, по эту сторону смерти.

Как любить женщину, например. Ричард, помнишь, как ты оставил жизнь бродячего пилота, чтобы найти настоящую любовь, родную душу, лучшего друга на все времена. Кажется, что это было так давно.

Каковы шансы, что всё, что я узнал о любви — неверно, что есть одна женщина в целом мире?

Подул ветер. Яхта накренилась на правый борт. Я отпустил Ворона и взял по компасу курс на Ки Уэст.

Интересно, почему так много пилотов любят ходить под парусом? Самолёты обладают свободой в пространстве, яхтам присуща свобода во времени. Дело не в них самих, а в той раскрепощённости, которую они олицетворяют.

Не самолёт привлекает нас, а сила и мощь, которые ощущаешь, управляя его полётом. Не кеч2, сверкающий своими парусами, а ветер, приключения, проникновенная чистота жизни, которой требует море, требует небо.

Жизнь, неподвластная принуждению извне. Хочешь — можешь плавать на яхте годами.

Яхтам подвластно время. Самолёт, как ни старайся, не удержишь в воздухе дольше нескольких часов. Не изобрели ещё самолёты, которые чувствовали бы себя во времени так же свободно, как яхты.

Общаясь с другими женщинами, я оставался свободен. Чем Лесли лучше? Они не предъявляли мне претензий за то, что я не подпускаю их близко к себе, что ухожу, когда вздумается, почему же она это делает? Разве она не знает?

Если быть слишком долго вместе, исчезает даже вежливость. Мы проявляем больше учтивости по отношению к посторонним, чем к собственным жёнам и мужьям. Люди, связанные друг с другом узами, — словно голодные собаки, грызутся за жалкие объедки. Даже мы.

Ты повысила на меня голос! Я пришёл в твою жизнь вовсе не затем, чтобы злить тебя. Если такой, какой я есть, я тебя не устраиваю, просто скажи, и я уйду!

Если быть вместе слишком долго, не остаётся ничего, кроме оков, обязанностей, ответственности — ни восторженности, ни приключений — нет уж, спасибо!

Прошло несколько часов, и далеко на юге появилось едва заметное зарево. Не зарево рассвета. Это высоко в небе от уличных огней Ки Уэста светился туман.

Как ни крути, а под парусом плывешь слишком медленно, — подумал я. — В самолёте все просто: надоело быть здесь — он мгновенно унесёт тебя за тридевять земель. Из яхты, если надоест, даже приземлиться и выйти нельзя.