поговорить с ним о делах, составить себе отчёт и записать всех, кто с Вами обедал.
Если Вы этого не сделаете, можете быть уверены, что потратили вдвое больше, чем та сумма, которую, как Вам казалось, Вы заплатили.
С этого момента, Вы должны жить строго по правилам, изложенным в этой книге, и мы, Ваше государство, может быть, позволим Вам ещё немного просуществовать. Иначе — оставь надежду всяк сюда входящий.
Даже не памфлет. Каждый, кто написал хотя бы песню, приводящую нас в восторг, должен быть компетентным бухгалтером, счетоводом, настоятелем дебетов и кредитов, выплачиваемых невидимым агентствам города, страны.
Если один или два таких человека не годятся для такой работы, если они не одарены дисциплинированным умом, способным освоить аккуратное ведение записей, — их звезда будет выловлена сетью с небесного свода и заперта в тюремную камеру.
Там им придётся весь свой талант пустить на изучение тюремных порядков, на возню со всем этим однообразным барахлом, несмотря на то, что по вкусу эта работа напоминает опилки; им придётся провести годы в душном мраке, прежде чем их звезда снова сможет засиять, если, к тому времени, от неё останется хотя бы искра.
Столько энергии уходит впустую! Сколько новых фильмов, книг, песен остались ненаписанными, неснятыми, неспетыми, в то время, как часы, месяцы, годы уходят на плюшевые крысиные норы адвокатов, бухгалтеров, советников, которым мы платим, уже отчаявшись получить помощь!
Спокойно, Ричард. Ты мельком взглянул на свое будущее. Если ты решишь остаться в этой стране, пристальное внимание к деньгам и ведению записей сдавит твое горло тяжёлой цепью. Только попробуй дёрнуться, попытайся её разорвать, и она тебя задушит.
Прими её легко и беззаботно, прохаживайся неспешно на привязи, соглашайся с каждым агентом, каждым бюро, какие попадутся на твоём пути, мило улыбайся. Поступай так, — и тебе позволят дышать, а не вздёрнут на твоей цепи.
— Но моя свобода! — дернулся я. А-а-а-к! Хрип. Ужасный воротничок!
Теперь моя свобода состояла в выборе между побегом в другую страну и внимательным, аккуратным разбирательством со всей этой кучей осколков, что остались от моей империи.
Ричард-тогда принял несколько решений вслепую, сделал несколько глупых ошибок, за которые расплачиваться приходятся Ричарду-теперь.
Я смотрел, как Лесли изучает налоговые квитанции, покрывая страницу за страницей заметками для юристов.
Ричард-сегодня не занимается всей этой чертовщиной. Это делает Лесли-теперь, которая ни на йоту не виновата в том, что случилось. Лесли не летала на скоростных самолётах; у неё даже не было возможности предотвратить крах империи.
Зато, Лесли-теперь пытается собрать её осколки, если это у нее получится. Какая награда за то, что у неё есть друг Ричард Бах!
А он, после всего этого, сердится на неё, потому что она повысила на него голос, когда он прочёл её сугубо личное стихотворение!
— Ричард, — мысленно сказал я себе, — тебе никогда не приходило в голову, что ты и в самом деле бесполезный, никому не нужный сукин сын?
Первый раз в жизни я серьёзно над этим задумался.
Двадцать шесть
Все было как всегда, разве только она была чуть тише, чем обычно, но я этого не заметил.
— Не могу поверить, Лесли, что у тебя нет своего самолёта. У тебя встреча в Сан-Диего — полчаса и ты там!
Я проверил уровень масла в двигателе Майерса 200, который в этот раз принёс меня к ней на запад, убедился, что крышки топливных баков плотно закрыты, колпачки одеты на них и защелкнуты замками.
Она что-то ответила почти шепотом. На ней был костюм песочного цвета, словно специально для неё сшитый. Расслабившись, она стояла на солнце у левого крыла моего «делового» самолёта, однако, вид у неё был слегка болезненный.
— Прости, вук, — сказал я, — я тебя не расслышал.
Она прокашлялась. — Я говорю, что мне как-то удавалось до сих пор обходиться без самолёта.
Я положил её сумочку назад, уселся на левое сидение и помог ей забраться на правое, потом закрыл изнутри дверь, не прекращая говорить.
— В первый раз, когда я увидел эту панель, я воскликнул: «Ого! Сколько тут всяких циферблатов, переключателей, приборов и всего прочего!» В кабине Майерса приборов больше, чем у его сородичей, но через некоторое время к ним привыкаешь, и всё становится очень просто.
— Хорошо, — сказала она едва слышно. Она смотрела на приборную панель примерно так же, как я смотрел