Ричард Бах

Мост через вечность (Часть 1)

хоть он и был под защитой. Теперь она в отместку возьмёт своей пешкой мою королеву. Ну, давай, бей королеву, маленький чертёнок, радуйся, пока ещё можешь…

Её пешка не стала брать мою королеву. Вместо этого, после секундной паузы, её слон перелетел из одного угла доски в другой, по вечернему голубые глаза глядели на меня, ожидая ответа.

— Шах, — прошептала она.

Я замер от удивления. Потом изучил доску, её ход, достал свою записную книжку и исписал полстраницы.

— Что ты записывал?

— Замечательную новую мысль, — ответил я. — В конце концов, вот что значит — учиться: важно не то, проиграем ли мы в игре, важно, как мы проиграем и как мы благодаря этому изменимся, что нового вынесем для себя, как сможем применить это в других играх. Странным образом поражение оборачивается победой.

Она устроилась на диване, сбросив туфли и удобно подобрав под себя ноги. Я сидел напротив неё на стуле, положив аккуратно, чтобы не оставить царапин, свои ноги на кофейный столик.

Учить Лесли лошадиной латыни было всё равно, что наблюдать, как новоиспеченный водный лыжник становится на ноги уже в первом заезде.

Только я рассказал ей основные принципы языка, как она уже стала говорить.

В детстве я потратил на его изучение не один день, пренебрегая для этого алгеброй.

— Хиворивошиво, Ливэсливи, — произнес я, — пивонивимивашь ливи тивы тиво, чтиво ивя гивовиворивю?

— Кивониве: кивониве: чниво! — ответила она. — Ива кивак скивазивать «пушистище» нива Ливошивадивиниво — ливативинскивом?

— Ивочивень привостиво: Пиву-шивис-тиви-щиве!

Как быстро она училась! Какой у неё был пытливый ум! Находясь с ней рядом, обязательно нужно было изучать что-нибудь для неё новое, придумывать новые правила общения или просто полагаться на чистую интуицию. В тот вечер я рискнул на неё положиться.

— Я берусь утверждать, лишь мельком взглянув, что Вы, мисс Парриш, долгое время занимались игрой на фортепиано. Достаточно поглядеть на все эти ноты, на пожелтевшие листки сонат Бетховена с каракульными пометками на них. Я попробую угадать… со времен средней школы?

Она отрицательно покачала головой.

— Раньше. Когда я была маленькой девочкой, я сделала себе бумажную фортепианную клавиатуру и упражнялась на ней, потому что у нас не было денег на пианино.

А ещё раньше, по рассказам моей мамы, когда я ещё и ходить не умела, я как-то подползла к первому фортепиано, которое увидела в своей жизни и попыталась на нём играть.

С того времени единственным, чего мне хотелось, была музыка. Но мне ещё долго не удавалось до неё добраться. Мои родители были в разводе, мама болела, и мы с братом, некоторое время, слонялись из приюта в приют.

Я стиснул зубы. Мрачное детство, — подумал я. — Что оно с ней сделало?

— Когда мне было одиннадцать лет, мама вышла из больницы, и мы перебрались в то, что ты бы назвал развалинами дореволюционного склада, — огромные толстые каменные стены, с которых сыпалась штукатурка, крысы, дырки в полу, камин, заколоченный досками.

Мы платили за это помещение двадцать долларов в месяц, и мама попыталась привести его в божеский вид.

Однажды она услышала, что где-то продаётся старое пианино, и она для меня его купила! По случаю ей это стоило всего сорок долларов. Но мой мир с этого момента изменился, я уже никогда больше не была прежней.

Я повернул разговор в несколько ином направлении.

— А ты помнишь свою предыдущую жизнь, в которой играла на фортепиано?

— Нет, — ответила она. — Я не уверена, что верю в прошлые жизни. Но вот какая странность. Музыку, написанную во времена Бетховена и раньше, то есть, самое начало XIX века, я словно не учу, а повторяю. Мне это очень легко даётся, я узнаю её с первого взгляда.

Бетховен, Шуберт, Моцарт — все они, словно старые друзья. Но не Шопен, не Лист… это новая для меня музыка.

— А Иоганн Себастьян? Он жил давно, в начале XVIII века.

— Нет. Его тоже нужно разучивать.

— Но если кто-то играл на фортепиано в начале XIX века, — удивился я, — он же должен знать Баха, правда?

Она покачала головой.

— Нет, его произведения были утеряны, и он был забыт до середины XIX века, когда его рукописи снова нашлись и были опубликованы. В 1810-1820 годах никто ничего о Бахе не знал.

У меня на затылке волосы встали дыбом.

— Хочешь проверить, жила ли ты в то время? Я вычитал в одной книге, как можно вспомнить прежние жизни. Хочешь попробовать?