Ричард Бах

Дар тому, кто рождён летать (Часть 2)

трех жителей этого городка, но нам бы понадобилось не меньше двадцати лет, чтобы он обратился к нам так, как к своим старым знакомым.

Несмотря на то, что аэроплан, соединяющий нас с прошлым, стоит всего лишь в четверти мили ниже по Мапл-стрит, это не может сделать пилота и парашютиста частью иллинойского городка. Пилоты и парашютисты никогда не были и не будут частью ни одного городка.

Мы покупаем себе каждый по открытке и марке, а затем пересекаем душную пустую улицу, направляясь в кафе «Ал и Линда».

Мы съедаем по гамбургеру, которые доставлены нам с кухни аккуратно завернутыми в тонкую белую бумагу, выпиваем по молочному коктейлю, и убеждены в том, что видели «Ала и Линду» раньше, может быть, даже во сне.

К концу дня мир изменяется. Мы возвращаемся к знакомому концу Мапл-стрит, к своей единственной реальности. Сюда к нам неизменно приходят люди, чтобы совершить путешествие во времени в нашем биплане, и оттуда, из другого измерения, взглянуть вниз на крыши своих домов.

Неизменное лето. Ясное небо утром, пушистые облака и далекие грозы вечером. Солнечные закаты, которые покрывают землю дымчатой позолотой, а затем обращаются в кромешную тьму под сияющими фейерверками звезд.

Однажды изменились мы. Мы улетели из неизменного маленького городка и попытались пропагандировать полёт и катать пассажиров в десятитысячном городе. Полоска травы сменилась аэропортом, на стенах конторы которого были развешены лётные карты и всевозможные правила. Всё вокруг изменилось.

Но эксперимент не удался. Биплан, летающий над городом, — просто ещё один самолёт. В городе с населением в десять тысяч жителей время дерзко летит вперёд, и мы, при этом, оказываемся недостойными внимания анахронизмами.

Люди в аэропорту смотрят на нас, как на чудаков, постоянно повторяя друг другу, что, должно быть, существует какой-то закон, который мы нарушаем, катая пассажиров в старом аэроплане.

Стью надевает защитные очки и твёрдый шлем, цепляет на себя свое парашютное снаряжение и втискивается в переднюю кабину, всем своим видом показывая, будто он собрался покорять Эверест, а не прыгнуть с парашютом один раз на окраине города в штате Миссури.

Этот прыжок — наша последняя надежда выманить пассажиров, и наш дальнейший успех в городе зависит всецело от него.

Мы взлетаем по спирали до высоты в четыре тысячи футов и выравниваем полёт на высоте четыре с половиной, как раз в пять часов, когда по всему городу раздаются гудки, возвещающие об окончании рабочего дня.

Но для нас нет никаких гудков. Только стабильный рёв мотора и шум ветра, когда мы выруливаем на финишную прямую перед прыжком. Стью молча выглядывает за борт, а я спрашиваю себя, о чём он сейчас думает. Он вылезает из кабины, и вместе с этим начинается неприятное время.

Мы, обычно, успеваем прокатить от семидесяти до ста пар пассажиров между прыжками Стью с парашютом, и я никак не могу привыкнуть к ощущению, которое возникает, когда я вяжу, что пассажир в передней кабине отстёгивает привязные ремни, открывает дверцу, выходит на крыло и прыгает головой вниз с высоты в одну милю над землей.

С пассажирами такого не бывает, но вот пожалуйста! Под нами ничуть не меньше мили до земли, а мой друг заботливо закрывает за собой дверцу и поворачивается, чтобы взяться за распорку крыла, держась, при этом, за край кабины и наблюдая за приближающейся целью.

Биплан тоже не любит таких мгновений. Его трясёт и качает, а согласованная симметрия его сторон нарушается, когда на крыле появляется неуклюжая фигура.

Я сильно давлю на правую педаль руля, чтобы продолжать полёт в том же направлении и, оглядываясь через левое плечо, вижу, как дрожит соответствующий стабилизатор полёта. Смешанные чувства.

Падение будет ужасно долгим и мучительным, но я хочу, что он поторопился, поскорее прыгнул и перестал трясти аэроплан. Аэропорт и город если и существуют, то где-то далеко внизу. Если бы нам удалось прокатить лишь десять процентов жителей города, то по три доллара с носа это было бы…

Стью прыгает. Дрожь покидает аэроплан. Человек на крыле мгновенно исчез и появился внизу с широко распростертыми руками в положении, которое он называет «крест». Похоже на то, что он оступился и провалился. Падая вниз, он вращается, но парашют ещё не открылся.