Ричард Бах

Дар тому, кто рождён летать (Часть 2)

машин.

Несколько дней назад, когда исполнилось ровно шесть лет с тех пор, как я начал летать, я нашёл ответ на свой вопрос. Я вышел на аэродром военно-воздушной базы вечером и прислонился к крылу своего старого друга.

Вечер был очень тихим, безлунным. Тусклый свет звёзд и пара мигающих предупредительных огней очерчивали тёмный холм в стороне от взлётной полосы, и я дышал спокойным ночным воздухом, звёздным светом, алюминием и «JP-4».

В ночной тиши я разговаривал со своим другом, которым оказался мой Т-33. Без всяких оговорок, я задавал ему вопросы, на которые никогда не мог ответить сам.

— Что ты такое, аэроплан? Что есть такого в тебе и во всей твоей большой семье, из-за чего столько людей соглашается отказаться от всего, чтобы прийти к тебе?

Почему они растрачивают добрую человеческую любовь и заботу на тебя, который состоит всего лишь из стольких-то фунтов стали, алюминия, бензина и гидравлической жидкости?

Легкий ветерок пронёсся мимо и присвистнул сам себе, пролетая сквозь шасси самолёта. И вдруг я услышал так же отчетливо, как звучит любой женский голос во тьме, ответ моей Т-Птицы.

Она спокойно разговаривала со мной, и было похоже на то, что она объясняет мне то, о чем мы беседуем с ней, время от времени, с тех пор, как впервые встретились.

— А что ты такое, — спросила она, — кроме стольких-то фунтов мяса, крови, воздуха и воды? Разве ты не больше, чем это?

— Конечно, — кивнул я в темноту и прислушался к одинокому удаляющемуся рокоту её сестры, который доносился с большой высоты. Этим звуком она, казалось, прокладывает себе мягкий воздушный путь через тишину ночного неба.

— Так же, как ты — это что-то большее, чем твоё тело, точно так же и я — это что-то большее, чем моё тело, — сказала она и снова умолкла. Ровный изгиб ее стабилизатора был четким силуэтом на фоне торжественно мерцающего луча прожектора, который медленно вращался на сторожевой башне.

Она была права. Характер и судьба человека не укладывается между обложками учебника по анатомии. Точно так же, характер и судьба самолёта не могут быть найдены на страницах руководств инженера-проектировщика летательной техники.

Душа самолёта, которую он никогда не увидит и не почувствует, — это нечто такое, что может осознать пилот: стремление лететь.

Это небольшая деталь всего представления, которой не должно быть на чертежах, но которая, тем не менее, присутствует. Это дух, скрывающийся в этой причудливой массе истерзанного металла, оперённой тремя винтами и отрывающейся от земли на аэродроме большой англоязычной страны.

Пилот самолёта желает летать не на металле, а на самой его душе, и по этой причине, он вырисовывает имя на её обтекателе. Именно этой душе аэроплана свойственно бессмертие, которое ты можешь почувствовать, когда приближаешься к аэропорту.

Воздух над взлётной полосой, многократно рассечённый лопастями винтов и прожжённый ревущими, как Ниагарский водопад, реактивными струями бледного пламени, — это часть бессмертия аэроплана.

Неподвижные голубые огоньки, ночью указывающие направление рулёжной дорожки на подъезды к взлётной полосе, являются частью его, так же, как и вертолёт на верхушке вышки и белая краска, которой написаны на бетоне большие цифры.

И даже обычная пустующая грунтовая взлётно-посадочная полоса, которая встречает тебя после сотен миль равнин, стелющихся под фюзеляжем, живёт в спокойном ожидании приближающегося рёва двигателя и чёрных колес, касающихся травы.

Мы можем нырнуть в небо на DC-8, а не на Ньюпорт Вистраттере, и можем сделать это с двухмильной железобетонной полосы, а не с грязного пастбища, но небо, которое бороздит DC-8, — это то же самое небо, которое принимало Гленн Куртисса, Мак Маннюка и Уили Поста.

Мы можем создать искусственные острова в море и превратить грунтовые дороги, по которым колесили фургоны первых переселенцев, в шестиполосные современные автомагистрали, но небо остаётся всегда тем же самым небом.

Оно грозит такими же опасностями и сулит такие же награды всем, кто путешествует в нём.

Подлинный полёт, как учил меня один из моих друзей, начинается тогда, когда дух аэроплана возносит дух своего пилота высоко в ясное голубое небо, где они сливаются, чтобы разделить изысканный вкус радости и свободы.