Ричард Бах

Дар тому, кто рождён летать (Часть 2)

реактивном авиалайнере.

А мой маленький рай стоит у моего окна. В конце концов, они — далеко не самые лучшие. Они — просто пилоты авиакомпании.

Итак, я вернулся к своему маленькому биплану, сменил масло, завёл двигатель и порулил на взлётную полосу с расстёгнутой пуговицей на воротничке, в потёртых туфлях и с волосами, которые уже две недели не стрижены.

И оказавшись высоко над землёй, зависнув над кромкой летнего облака и выглядывая из своей кабины на мирные зелёные поля, блестящие от солнечного света и окружённые бесконечным прохладным небом, я вынужден был признать, что если мне не довелось побывать в раю пилотов авиакомпании, то тот рай, который у меня уже есть, вполне удовлетворит меня ещё на некоторое время, пока не подвернётся что-то получше.

Родом с другой планеты

Я летал на Клип-Уинче, отрабатывая, ради развлечения, небольшую последовательность элементов: мёртвая петля, бочка, хаммерхед, а затем — иммельман. Я был рад, что в этот день не теряю высоты после иммельмана.

Весь фокус в том, чтобы подать ручку управления вперед до отказа, поднимаясь носом вверх, а затем немного нажать на одну из рулевых педалей для поднятия соответствующего элерона на первой половине переворота, заканчивая переворот нажатием на другую педаль.

Это не самая приятная фигура высшего пилотажа, которую можно себе вообразить, но, после некоторой практики, начинаешь получать от хорошего манёвра большее удовольствие, нежели от обычного полёта по горизонтали.

Когда-то пилоты, которые видели мой иммельман, говорили мне: «Ну, у тебя очень плохой переворот». Мне приходилось объяснять им, что в ВВС меня никогда не обучали манёврам с переворотами, поэтому, мне приходилось отрабатывать их самостоятельно.

И, поскольку моё самообразование движется медленно, без помощи зубастого лётного инструктора, который сидел бы рядом со мной, я рад, если мне удаётся перевернуть машину к тому моменту, когда уже приходит время садиться.

Я закончил свою работу над этой довольно замысловатой последовательностью элементов, в которой иммельман у меня получался не так уж плохо, и полетал ещё некоторое время, поглядывая из кабины на людей, которые работали на земле, шли в школу или ехали в своих жестяных автомобильчиках, похожих на ракушки, по дорогам, на которых им едва хватало места, чтобы не столкнуться.

Затем — посадка, и через мгновение двигатель был уже таким же безжизненным, как пятьдесят минут назад, до взлёта. Это обычное окончание обычного полёта. Я вылез из кабины, отвел ручку управления до упора, закрепил веревками шасси и хвост и установил на место фиксатор рулей направления.

Но внезапно, в этот момент, у меня возникло очень странное чувство, хотя я и занимался самыми обычными будничными делами. Аэроплан, солнечный свет, трава, ангар, зелёные деревья вдали, фиксатор рулей у меня в руке, земля под ногами: всё это показалось чужим, странным, загадочным, далёким.

Это не моя планета. Я родом не отсюда.

Ничего подобного со мной раньше не случалось. Это был один из самых непонятных моментов в моей жизни. У меня по телу забегали мурашки, когда я почувствовал, как неловко руки держат фиксатор рулей.

Этот мир показался мне странным, потому что он действительно таинственен. Я живу в нём совсем не долго. Я храню в подсознании тайные воспоминания о других временах и других мирах.

Эти мысли внушают суеверный страх, сказал я себе, давай не будем об этом, друг. Но я не мог прекратить их.

Я даже вспомнил туманные проблески этого чувства, которое посещало меня и раньше по возвращении на землю после полёта — каждый раз возникала очень убедительная мысль о том, что эта планета вполне может быть школой, уроком, испытанием для нас, но наш дом — не она.

Я пришёл из других мест, и наступит время, когда я туда вернусь.

Я так увлёкся этим странным чувством, что уходя, забыл поставить колодки под колёса аэроплана, вызвав недовольство самим собой, когда пришёл к самолёту полетать в следующий раз.

Рассеянный растяпа, который забывает поставить колодки под колеса, — ведь он может в будущем ещё и не такого натворить!

Однако, это призрачное чувство иногда охватывает меня с тех пор, когда это случилось впервые, после описанного мной полёта на Кабе. Я не знаю, что и думать о нём, но мне всё время кажется, что в этом чувстве есть что-то подлинное.