Ричард Бах

Дар тому, кто рождён летать (Часть 2)

может стоять на отшибе в одиночестве долгие недели, но если небольшая площадка земли возле неё обладает достаточным терпением, она вскоре получит своё.

Всегда может наступить время, когда человек и его аэроплан найдут её, где бы она ни была на этой земле, и приземлятся, поднимая колесами облака пыли.

Стоял ли ты когда-нибудь в центре пустынной взлётной полосы? Если да, то ты знаешь, что самое впечатляющее в ней то, что она так спокойна.

Аэропорты стали синонимами шума и неугомонной деятельности, но на взлётной полосе даже международного аэропорта всегда царит тишина.

Шум от разогреваемых двигателей, от которого дрожит стекло в окнах зданий, слышен лишь, как тихий шёпот далеко летящего самолёта, если прислушаться, стоя на взлётной полосе.

Треск голосов и радиосигналов существует лишь в кабине самолёта; взлётной полосе нет никакого дела до слов, которые похоронены на УКВ диапазоне. Она так же спокойна, как храм, и ты можешь услышать то, что творится за её пределами, только если прислушаешься.

Даже мелкий гравий и камешки, лежащие на краю взлётной полосы, довольно особенны и — составляя часть мира полёта — чужды земле, как и сама взлётная полоса.

Когда ты стоишь на широком асфальтированном поле, ты видишь у своих ног свидетельства сотен приземлений самых различных самолётов, пилотируемых самыми разными людьми.

Длинные, плавные, заостренные с одной стороны полоски, жирно начерченные черной резиной на асфальте, были нарисованы колёсами самолёта, которым управлял человек, смотрящий вдаль, но точно знающий, что между колесами и полосой остается ещё полтора дюйма.

Это человек десять тысяч раз сажал свой самолёт на землю и знает множество фактов о самых разных местах, где есть взлетные полосы.

Короткие, прерывистые линии, бледно начертанные чёрным по поверхности асфальта встречаются довольно часто. Они учат, как нужно приземляться. Их вычертили колёсами своих самолётов те, чья голова забита информацией о механизме приземления.

Они пытаются сосредоточить внимание на том, чтобы подходить к земле под правильным углом во избежание уноса самолёта в сторону, чтобы согласовать движение ручки управления и рулевых педалей, когда колёса вот-вот коснутся земли, и чтобы не забыть проверить на развороте, не перегрелся ли карбюратор.

Где-то на середине взлётной полосы можно заметить несколько жирных черных полос, за которыми следует ещё одна серия таких же полос. Когда-то воздух на несколько дюймов от асфальта прогрелся от горячей дымящейся резины, размазанной здесь по нему.

Это было аварийное торможение, когда тормозные колодки намертво заклинили вращающуюся сталь колёс. На обочине полосы видны дорожки, которые переходят в жирные чёрные полосы на асфальте.

Сразу же за отметкой середины полосы есть одна изогнутая полоса, которая внезапно заканчивается на краю асфальта; трава, растущая за этой линией, выглядит так, будто она растёт здесь так же давно, как и в других местах, но это, конечно же, не так.

Когда-то на её месте была грязная смесь травы, гравия и резины, из чего можно сделать вывод о том, что у старого военного истребителя в прошлом здесь лопнула шина.

Терпеливая память взлётной полосы хранит это всё точно так же, как и воспоминания об ослепительных огнях, освещающих ночью низкие облака и долгожданные первые дюймы твердой поверхности под колесами.

Она помнит отчётливо перевёрнутый биплан Уако, одна из неподвижных лопастей которого находится как раз на уровне глаз замершей толпы зевак. Она хранит в памяти фейерверк разлетающихся деталей, который возник, когда старый тренировочный самолёт приземлился на неисправное шасси.

С этого места больше чем один парень взлетел ввысь, чтобы осуществить свою мечту и взглянуть вниз на облака.

Под тёмным покровом более поздних следов резины сохранились прерывистые полоски, которые сделал при первом приземлении тот лётчик-ас, что теперь летает командиром экипажа в рейсах Нью-Йорк — Париж.

А вот там ещё по-прежнему видны длинные полосы резины, оставшиеся от колёс самолёта, на котором летал парень из этого города. В последний раз его видели, когда он один вступил в воздушный бой с шестью вражескими истребителями.

Были ли эти истребители Спитфайрами, Тандерболтами или Фокке-Вульфами-190, — не имеет значения для этой взлётной полосы. Она бесстрастно хранит на себе почерк смелого человека.