Ричард Бах

Дар тому, кто рождён летать (Часть 1)

возникало желание врезаться в самую середину объектива их Митчелла, чтобы эту штуковину разнесло на миллион кусочков, а потом взвиться вверх и сказать:

— Так-то вот! Достаточно близко? Вы этого, парни, хотели?

Единственным, кто не устоял перед искушением, был Крис Кэгл. В ярости он на полном газу ринулся прямо на камеру, подняв машину вверх в самое-самое последнее мгновение, и удовлетворенно усмехнулся, увидев, как вся операторская команда разом бросилась навзничь, буквально вжавшись в настил.

Это был единственный раз за весь месяц, когда они, кажется, поняли, что самолёты бывают настоящими.

Для съёмки сцен в воздухе в «Ван Рихтгофене и Брауне», в большинстве случаев использовался реактивный вертолёт Элуэтт. Фантазии, которые посещали оператора, работавшего с вертолета, не отличались такой же степенью кровожадности, как замыслы парней на вышке.

Зато, сам по себе вертолёт нервы нам потрепал изрядно. Ведь то, что нос этой машины направлен вперед, вовсе ни о чём не говорит — вертолет вполне может перемещаться вверх, или вниз, или даже назад, а может просто неподвижно висеть на одном месте.

А теперь, скажите — как может пилот рассчитать скорость и направление полёта, чтобы пройти на безопасном расстоянии мимо объекта, движущегося с неизвестной скоростью в непредсказуемом направлении?

— О'кей. Я завис, — сообщает пилот. — Можете подходить в любой момент.

Однако, скорость сближения с зависшим вертолетом — то же самое, что скорость сближения с облаком, и она может быть до отвращения высокой, особенно в последние секунды. Кроме того, в голове всё время крутится мысль о том, что у этих несчастных — которые в вертолёте — нет парашютов.

Однако, в конце концов, ценой мук и терзаний, кусочек за кусочком, материал для фильма, всё же, был отснят. Мы привыкли к самолётам, но был в этом один момент…

Дело в том, что все истребители-копии весьма пристойно набирали двести футов высоты через минуту после взлета, однако, время от времени, оказывались очень уж близко к тому, чтобы навсегда исчезнуть из брезентовых ангаров на краю поля. Мне запомнились бессмертные слова Йона Хатчинсона:

— Я вынужден всё время говорить себе: «Хатчинсон, это восхитительно, это замечательно, это великолепно — ты ведь летаешь на Д-7!» Ибо, если я перестану себе всё время об этом напоминать, я буду чувствовать себя так, словно летаю на большущей подлой свинье.

Чтобы угнаться за остальными самолётами, из миниатюрных СЕ-5 приходилось выжимать не просто полный газ, а более чем полный газ.

Однажды я преследовал триплан Фоккер на крошке СЕ с камерой, установленной на обтекателе, и для того, чтобы просто оставаться в том же самом небе, что и Фоккер, сохраняя скорость в восемьдесят миль в час, мне пришлось выжать из двигателя все 2650 об/мин.

И это при том, что красная черта на тахометре стоит на 2500 об/мин. Из пятидесяти минут того полёта сорок пять — по ту сторону предельных параметров! Фильм — как война.

Миссия, подлежащая безусловному завершению. И если бы двигатель взорвался, что само по себе уже очень плохо… нам пришлось бы кое-как приземлиться и продолжить, взяв другой самолёт.

Как это ни странно, но к такому тоже привыкаешь. Даже там, на Голубиной горке, почти потеряв управление в тридцати футах над землей и со всей силой отчаяния вцепившись в штурвал, каждый из нас думал:

— Прорвёмся! В последний миг машина выровняется! Всегда выравнивалась…

В один из дней я увидел ирландского лётчика — он брел одиноко, и в петлице его немецкой летной куртки торчал пучочек вереска.

— Низко летаешь? — в шутку спросил я.

На его сером лице не возникло и тени улыбки:

— Я думал, это конец. Чудом остался жив — редкостное везение.

Голос его звучал настолько мрачно, что во мне разыгралось нездоровое любопытство. Оказывается, вереск в его петлице был скошен со склона Голубиной горки стойкой шасси Фоккера.

— Последнее, что я помню — удар потока и земля прямо перед глазами. Я зажмурился и ручку что есть силы потянул. Ну и вот он — я.

Вечером операторская группа всё это подтвердила. Проходя мимо вышки, Фоккер завалился на крыло, нырнул вниз и, слегка зацепив склон, метнулся вверх. Только вот камера в этот момент была направлена объективом в другую сторону.

Одним из самолётов, с которыми мы работали, был двухместный аэроплан Кодрон-277 Люсиоль. Нам сказали, что «Люсиоль» переводится как светлячок.