Ричард Бах

Дар тому, кто рождён летать (Часть 1)

всего-навсего думают, не открыть ли зонтик».

«А тогда эти мысли, то и дело, преследовали меня по пути в офис».

Мы направились к дому, а я всё пытался вспомнить. Нет, никогда я не слышал от него таких вещей, он ни разу не говорил об этом вслух.

— Сейчас, — сказал он после ужина, — очень и очень немногие знают «Американский авиазавод». Люди либо не имеют о нём понятия, либо отмахиваются, говоря: «А-а-а, это дело гиблое, оно прогорит. А может, уже прогорело». И это хорошо, потому что тогда говорю я: «Нет, это не гиблое дело, а «Американский авиазавод». На нас работают профессионалы!..» И всё такое прочее.

И они — действительно профессионалы. Это, кстати, ещё одно, что меня привлекало, когда я бросил эту работу со стиральными машинами — я не хотел работать с… ладно, скажем так, я хотел работать в более профессиональной организации.

Мы испытывали Янки перед тем, как отогнать его в Филадельфию. Я вспомнил слова Джейн Бивен, сказанные ею накануне:

— Я не знаю его, и никогда не узнаю. Но когда Бо перестал иметь отношение к самолётам, он стал совсем другим. Его всё это доставало, он сделался вялым, он всё время тосковал. Он не говорил о своих чувствах, он вообще не склонен переливать из пустого в порожнее.

Но, когда он, наконец, ушёл оттуда, у него был выбор — два замечательных рабочих места. Одно — в крупной сталелитейной компании. Это было очень надёжно, он до конца жизни мог бы там работать.

Второе — работа на «Американском авиазаводе». Но эта фирма могла свернуть свою деятельность буквально на следующий день. И мы это знали. Но после первого же собеседования, всё стало ясно.

И она громко рассмеялась.

— Конечно, он не переставая твердил, что сталелитейная компания — это было бы просто замечательно, и гораздо надежнее… Но я знала, что всё это пустые слова… Мне всё было ясно.

Янки выкатился на взлетную полосу. Это был один из первых Полётов Бивена после многих лет на земле.

— Давай, Бо, — сказал я, — твой самолёт.

Он дал полный газ, вышел на осевую, и мы обнаружили, что в жаркий день на земляном покрытии с травой полоса для Янки требуется не такая уж короткая. Мы оторвались от земли после достаточно длинного разбега и полого взмыли в воздух.

Десять лет отсутствия практики. Это было очень заметно, несмотря даже на то, что речь шла о человеке, бывшем некогда лучшим лётчиком, чем я когда-либо надеялся стать.

Он плохо чувствовал машину, мысль его гналась за самолётом вместо того, чтобы его опережать и маленький чувствительный Янки то и дело скакал вверх-вниз в его несколько грубоватых руках.

Но вот что странно — он был абсолютно уверен в себе. Он вёл машину грубо и вполне отдавал себе в этом отчет, ум его едва поспевал за самолётом, и это он тоже знал, но знал он также и то, что всё это — нормально, что нужно просто снова привыкнуть к Полёту, и на это ему потребуется не так уж много минут.

Он вел Янки так, как привык летать, как летал на F-100D. Изменение курса не было мягким плавным виражом, принятым в гражданской авиации, но — БАХ! — круто опрокидываясь на крыло, машина врезается в стену воздуха, поворачивает, а потом хлёстко возвращается в горизонтальное положение.

Я не мог удержаться от смеха. Впервые я смог взглянуть на мир глазами другого человека, я увидел то, что было у него в уме.

Я видел не скользящий со скоростью ста двадцати пяти миль в час крохотный гражданский Янки со стосильным двигателем и винтом с постоянным шагом, а с рёвом несущиеся вперёд пятнадцать тысяч фунтов массы одноместного дневного истребителя F-100D с вырывающимся из сопла пламенем цвета алмаза, смазанную скоростью землю внизу и ручку управления в его руке, единственным волшебным движением которой можно было заставить весь мир бешено вращаться, или перевернуться вверх тормашками, или вынудить небо потемнеть.

Янки не возражал против такой игры, ведь его система управления очень похожа на систему управления сотки. Штурвал легкий и чувствительный, как у гоночной Феррари, прямо так и хочется крутить на полной скорости четырехвитковые бочки. Просто ради развлечения.

Бо вновь открывал для себя когда-то так хорошо знакомое ему небо.

— Купим ли мы когда-нибудь самолёт? — сказала Джейн. — Надеюсь. Ведь он должен летать. Я не могу объяснить, почему — он всегда держит свои мысли при себе, никогда не знаешь, что у него на уме, но я думаю, он просто чувствует себя лучше, более живым, что ли…