Ричард Бах

Иллюзии

которым повторная варка вовсе не помешала.

Ящик с инструментом лежал рядом с коробкой съестных припасов, и почему-то я выудил из него гаечный ключ «на 16», поглядел на него, чисто вытер и принялся помешивать им гуляш. Я был совершенно один и ради забавы попытался заставить ключ полетать, как раньше это делал Дон.

Если я подбрасывал его вверх и быстро мигал, когда он уже долетал до самого верха и собирался падать вниз, на мгновение у меня появлялось чувство, что он зависает в воздухе. Но когда он бухался вниз на траву или моё колено, это ощущение тут же исчезало. Но ведь, этот же самый ключ... Как ему удавалось?

Если всё это иллюзия, мистер Шимода, то что же тогда реальность? И если эта жизнь — иллюзия, почему мы вообще живём? Наконец, я сдался, подбросил ключ ещё пару раз и успокоился.

И тогда, внезапно, почувствовал радость, даже счастье, что я был там, где я был, и знал то, что я знал, хоть это и не было ответом на сущие вопросы мироздания и не развеивало даже нескольких иллюзий.

Когда я сижу в одиночестве, я иногда пою. «О, я и старая Краска!»— пел я, поглаживая крыло своего «Флита», преисполнившись истинной любви к машине (напоминаю, меня никто не слышал).

Часов в десять костёр начал гаснуть, а с ним и мой песенный задор.

— Где бы ты ни был, Дональд Шимода, — сказал я, расстилая одеяло под крылом, — я желаю тебе счастливого полета и чтобы тебя не преследовали толпы. Если ты этого хочешь. Нет. Беру свои слова назад. Я желаю, дорогой одинокий мессия, чтобы ты нашёл то, что ты хочешь найти.

Когда я снимал рубашку, из кармана вывалился его «Справочник», и на открывшейся странице я прочел:

«Узы, связывающие твою истинную семью, не являются кровными, они основаны на уважении и радости, открываемых нам в жизни друг друга. Редко члены одной семьи вырастают под одной и той же крышей».

Я не знал, каким образом всё это касалось меня, и приказал себе никогда не допускать, чтобы какая бы то ни было книжка изменила мне собственные мысли.

Я поворочался под одеялом, а затем уснул сразу, как гаснет выключенная лампа, сладко и без снов, под небом, расцвеченным тысячами звёзд, которые были иллюзиями. Что ж, возможно, но иллюзиями прекрасными, это уж точно.

Когда я проснулся, только-только начинало светать, небо было озарено розовым светом, кругом лежали золотые тени. Я проснулся не от света, а оттого, что моей головы что-то касалось, очень и очень нежно.

Я подумал, что это соломинка; в следующий раз я решил, что это букашка, хлопнул со всего размаху и чуть не сломал руку... — гаечный ключ «на 16» несколько тяжеловат, чтобы хлопать по нему со всего размаху, тут-то сон спал с меня окончательно.

Ключ отлетел к элерону, на секунду зарылся в траву, но затем величественно выплыл и снова повис в воздухе. Потом, по мере того, как я приходил в себя, не сводя с него глаз, он мягко опускался все ниже и ниже, упал на землю и замер.

К тому моменту, когда я поднял его, он уже был тем самым старым знакомым и любимым гаечным ключом, таким же тяжёлым и готовым заняться отвинчиванием всех этих болтов и гаек.

— Чёрт побери!

Я никогда не говорю «чёрт побери» или «проклятье» — это осталось у меня с детства. Но я был совершенно ошеломлён, и больше сказать было просто нечего. Что происходило с ключом?

Дональд Шимода был где-то там, за горизонтом, километрах, по крайней мере, в ста. Я повертел ключ в руках, внимательно осмотрел его, чувствуя себя обезьяной, которая тупо пялится на колесо, вертящееся у нее перед глазами. Этому должно быть какое-то простое объяснение.

Наконец, мне всё это надоело, и я сдался. Бросив ключ в сумку с инструментом, я развел костёр и достал сковородку. Спешить было некуда. Я мог оставаться там целый день, если бы захотел. Оладья в сковороде уже поднялась, вот-вот пора было ее переворачивать, и тут я услышал звук, доносящийся с западной части неба.

Этот звук никак не мог принадлежать самолету Шимоды, никто не смог бы найти меня в этом поле, одном из миллионов полей Среднего Запада, но я знал, что это был он, и начал насвистывать, следя за оладьей и небом одновременно, стараясь придумать, что бы сказать небрежно этакого, когда он приземлится.