Ричард Бах

Ничто не случайно

тоже поначалу выглядели неперспективно. — Ладно. Останемся здесь. Еще один день, по крайней мере, убедит меня в бесполезности летать в большие города. Хотя и так ясно, что это неприятное занятие — здесь мы не в своей среде, вне своего времени.

Эту ночь мы провели в конторе аэропорта. Комаров там не было. На следующий день я всё время чувствовал, что что-то здесь не то. Пассажиры приходили к нам, и к семи часам вечера мы летали восемнадцать раз, но отсутствовал подлинный дух нашей работы. Мы были просто двумя помешанными парнями, которые зарабатывают деньги, продавая прогулки на аэроплане.

В семь часов, когда мы сидели под крылом, к нам подошел мужчина. — Ребята, если не откажете, у меня есть для вас особая работа. — Говорите, особый, говорите, прием, — сказал я, вспоминая старый воздушный диалект. Мы со Стью как раз разговаривали о службе в Военно-Воздушных Силах.

— В моем доме сегодня будут гости... Хотел бы узнать, нельзя ли заказать у вас небольшое воздушное шоу. Я живу на окраине города, вон там, видите? — Сомневаюсь, что вы многое разглядите, — ответил я. — Я не опускаюсь ниже полутора тысяч футов над землей, а начинаю на высоте три тысячи. С земли это будет выглядеть как маленькая точечка в небе, только и всего.

— Это не имеет значения. Можете ли вы устроить шоу, скажем, на... двадцать пять долларов? — Конечно, если пожелаете. Но я не летаю ниже полутора тысяч футов. — Отлично. — Он достал из бумажника две десятки и пятерку. — Начало в семь тридцать вас устроит?

— Договорились. Но деньги оставьте пока при себе. Если вам покажется, что представление стоило их, зайдете сюда завтра и отдадите мне их. Если нет, давать ничего не нужно. В семь тридцать мы с бипланом уже начинали первую петлю над кукурузным полем на окраине города. В семь сорок шоу закончилось, и мы покружились немного над парком, наблюдая за игроками в бейсбол.

Когда мы приземлились, у Стью было уже два пассажира, готовых к полету. — Покатай нас лихо! — попросили они. Они получили Стандартный Лихой Полет: крутые виражи, боковые скольжения, при которых ветер буквально ударял по ним, горки и пике. Они так радовались и восхищались в воздухе, будто летели на самом большом, самом быстроходном истребителе в мире, что меня немало удивило.

В течение нескольких минут полета я думал о том, что из Монмаута пора улетать, и гадал, куда нам податься дальше. Этот полет вовсе не казался для меня лихим, а Паркс совсем не выглядел, как истребитель. Несомненно, что это приятный полет, и интересный, но едва ли восхитительный.

Восторг моих пассажиров был для меня откровением и одновременно своевременным предупреждением. Лето подходило к концу, и я так привык к необычной и исполненной приключений жизни странствующего пилота, что стал считать ее само собой разумеющейся, как самую обычную работу.

Я ушел носом вверх, переворачиваясь через крыло, чем заставил своих пассажиров с восторгом и ужасом уцепиться за кожаный ободок кабины. Я громко сказал себе: — Эй, Ричард, прислушайся! Это ветер! Слушай, как он свистит в расчалках, чувствуй, как он бьет тебе в лицо и давит на защитные очки! Проснись! Всё это происходит здесь и сейчас, и ты должен бодрствовать! Очнись! Смотри! Чувствуй! Живи!

Внезапно я мог слышать слова... Рев и треск Урагана зазвучали как Ниагарский водопад, который затем превратился в гул старого мотора, работающего на полных оборотах, как мощный метроном, кромсающий пространство и время каждым поворотом своего винта.

О, этот удивительно совершенный звук... Как давно я уже не слышал его? Многие недели. Это солнце, сверкающее, как раскаленная сталь в ослепительно голубом небе... Сколько времени прошло с тех пор, как я наклонял назад голову и пробовал на язык вкус солнечных лучей? Я открыл глаза и взглянул прямо на него, упиваясь его теплом. Я снял одну перчатку и набрал в ладонь ветра, которым никто не дышал за последние десять миллиардов лет. Я хватал его рукой и вдыхал полной грудью.

Ричард, перед тобой сидят люди, открой глаза! Кто они? Взгляни на них! Смотри! Они вдруг превратились из пассажиров в живых людей, парня и девушку, которые были такими яркими, счастливыми и прекрасными, какими мы только можем быть тогда, когда полностью забываем о себе, глядя на что-то, полностью поглощающее наше внимание.