но у нее уже появилось желание это понять. В
сердце Франции уже появилось новое, волнующее, теплое чувство к
новому брату, который прибыл к ней на помощь из-за океана. В силу
своей утонченности и более надуманных стандартов она замечает его
неотесанность. Но она замечает также и его рыцарство и благородство,
которые она никак не ожидала увидеть в иностранце.
О, Америка и американцы!
Сейчас мир как никогда склонен судить и испытывать вас. Сердце мое
наполняется восторгом, когда я вижу, как наши парни, отправляясь
в неведомый им доселе мир, приносят туда с собой бодрящий дух
американских лесов и степей. Когда я вижу, как взор гордого и до
боли зажатого условностями француза теплеет, останавливаясь на наших
мальчиках, как я горжусь ими! Я забываю даже, что и сам я уже не
совсем американец, так как несколько лет назад я покинул свою землю
и перебрался в страну, лежащую по ту сторону смерти.
И когда в конце войны и после нее начнутся многочисленные переговоры,
то пусть скромность, продиктованная сознанием собственного величия,
удержит Америку от напоминаний Англии и Франции, что именно она
спасла их от полного разрушения. Я молитвенно складываю свои ладони
(для вас -- призрачные ладони) и истово молюсь, чтобы Америка вела
себя достойно на предстоящих переговорах.
Скромность -- пусть это слово станет вашим паролем.
Душа Франции полна благодарности, душа Франции исполнена любви.
Сердца французов теплеют, а глаза наполняются влагой, когда они
шепчут: 'Les Americains! Les Americains!'
Помните, что эта любовь -- самое главное ваше завоевание.
Я предпочел бы умереть ещё хоть тысячу раз, чем увидеть, что мои
американцы в этот кризисный для всего мира момент разочаровали своих
французских братьев.
Вас удивляет, что я ничего не говорю об Англии? Ах! Англия вас уже
знает. И знает уже давно. Англию вы ничем не удивите. Она знает вас,
как мать знает своего сына, или дочь; а для французов вы -- загадка;
тайна, пришедшая им на помощь; ангелы в форме цвета хаки, в
широкополых шляпах, и к тому же говорящие на непонятном языке.
Теперь понимаете?
Франция молится за вас. Она молилась бы на вас, если бы не была так
скромна в своей любви. Она видит перед собой неведомое чудо, и
ощущает благоговейный трепет.
Восславим же братство наций -- никем ранее не постижимый идеал!
Вы ничем не выбьете из головы мальчика, выросшего в свободном мире,
мысль о том, что Америка свободна и всегда должна оставаться
свободной. Во все года люди этой земли готовы были умереть за свободу
-- за свою личную свободу, за свободу негров. Теперь они сражаются и
умирают за свободу всего мира.
Знаете ли вы, что это означает -- быть свободным? Только сдержанный
человек может быть свободным, так как беззаконие -- не есть свобода.
Беззаконие всегда присуще не свободе, но тирании.
В новой Америке, очертания которой я уже вижу на горизонте (ведь мои
глаза видят намного дальше ваших), будут созданы все условия для
наиболее полного развития индивидуальности, но в то же время её
развитие будет уравновешиваться идеей социальной ответственности. До
сих пор индивидуальность развивалась стихийно. И результаты этого
процесса налицо: у немногих накоплены безмерные запасы пищи, в то
время как многие часто остаются совсем без неё; повсюду --
столкновения и противоборство интересов, и каждый старается извлечь
свою собственную выгоду из этого трагического противостояния.
До конца войны людям необходимо привести во взаимное согласие свои
умы и сердца.
Старое поколение уходит, -- то поколение, которое, подстегиваемое
стремлением к личной выгоде, опоясало весь континент железными
дорогами. А перед новыми людьми, приходящими на смену старым
'капитанам индустрии', откроется уже новый идеал.
Один из тех, кто знает больше, чем я, сказал мне однажды, что тех
людей, которым удалось, благодаря своей прозорливости и инициативе,
построить индустриальную Америку, вдохновляли и направляли Существа,
стремившиеся обратить их амбиции на благо мира; хотя сами строители
об этом, конечно же, не догадывались.
Письмо XXI
БЕСПОРЯДОЧНЫЙ РАССКАЗ
15 ноября 1917
Сегодня я как-то не настроен на литературную деятельность. Поэтому
моя речь, боюсь, окажется несколько бессвязной.
Не знаю, достаточно ли хорошо вы представляете себе всю серьезность
предприятия, в которое ввязалась Америка. Вам кажется, что -- да. Но
до тех пор, пока все не утрясется, боюсь, вы получите еще