Баркер Эльза

Письма живого усопшего о войне Часть2

неся в своей бесплотной руке факел войны.

Спустя некоторое время он начал искать своего друга -- правителя

Германии и нашел его, но тот увидеть его не мог, хотя и чувствовал

его присутствие в своей комнате. Он был слегка испуган. Кто это может

быть? -- думал он. Может, это его собственный ангел? Так не для того

ли он пришел, чтобы напомнить ему, что час его 'великого

предназначения' уже близок? Он стыдился своих сомнений, считая их

слабостью; и решимость его силы, его злого 'я', в конце концов,

возобладала над слабостью, и приготовления к войне продолжились.

Душа эрцгерцога была слишком смущена, чтобы хоть как-то повлиять на

ход событий. Он был сильным человеком, и снова сможет стать сильным;

но как раз тогда, когда он мог воспользоваться своим невидимым

влиянием, он не сделал ничего; он все время старался стать видимым,

и по крайней мере один раз ему это удалось.

Да, я говорил с ним, пытался дать ему совет; но у меня тогда были

другие неотложные дела, и я оставил его на попечение одного

священника, принадлежавшего к его собственной церкви. Это была добрая

и сильная душа, подобная скале, возвышавшейся над бушующим морем.

Я упоминаю о своей встрече с эрцгерцогом исключительно из-за одной

дамы, которая когда-нибудь прочтет эти строки. Вряд ли я смогу

полностью ее утешить, но она будет рада узнать о спокойном и

мужественном священнике, а я смогу, наконец, выполнить данное мной

обещание, поскольку другого способа выполнить его у меня, похоже,

не будет.

Письмо VII

'ИЗБРАННЫЙ НАРОД'

24 марта 1915

Народы принялись объявлять друг другу войну. Я и ещё двадцать других

душ несколько часов провели во дворце в Потсдаме, своим незримым

влиянием воли пытаясь ослабить волну воинствующего духа, шедшую к

Императору со стороны германской нации. Мы говорили, что Германия не

хочет войны!

Было похоже на то, что 'der Tag' уже близок, и что война все-таки

торжествует победу.

Сейчас нет нужды говорить о том, что Германия была уверена, что

Англия не сможет вступить в эту войну. А не вступи Англия в войну,

дело было бы решено задолго до того, как я начал диктовать вам эти

строки. Германский военный флот сразился бы с французским и уничтожил

бы его.

(Было бы замечательно, если б вы перестали пугаться всякий раз, когда

я говорю что-либо неприятное вам. Я говорю то, что знаю; а вы просто

пишете то, что я вам говорю).

Я и двадцать других сконцентрировали свою волю на Потсдаме и

Фридрихштрассе. Не потому, что мы не знали, каков будет исход. Мы

знали -- эта война была предначертана звездами.*1 Но, как солдат

выполняет свой долг, даже если знает, что ему не выстоять, так и мы

продолжали делать свое дело, оказывая сопротивление дьяволам войны.

Величайшего из Учителей не было тогда с нами; где он был, я не знаю.

Возможно, у него были на то причины, которые мы просто не могли

понять. Может, ему приходилось сдерживать еще более ужасные силы,

стремящиеся к Земле с дальних звезд.

Нет, это не фантазия, хотя и всего лишь предположение. На дальних

звездах тоже есть добро и зло.

И если бы не сдерживающее влияние Тех, Кто наблюдал за всем

происходящим отсюда, многие иностранцы в Германии были бы в то время

просто разорваны на куски.

Что вы знаете о военном безумии, о безумии ненависти? Если бы вам

сейчас, в вашем нынешнем воплощении, было знакомо это чувство, вы ни

за что не смогли бы писать под мою диктовку, тем более что почти все

те, кого вы любите и уважаете, находятся по одну сторону этой, всё

ещё продолжающейся войны. Вы можете усилием ума представить себе

ненависть, либо инсценировать её; но вы её не чувствуете, хотя и

страдаете из-за ее проявлений.

Самое худшее, что есть в немецком сердце, действительно, выглядит

очень неприглядно, хотя я и призываю вас не испытывать ненависти к

ним. Свои отрицательные черты есть у каждого, но немец -- это самый

большой задира на планете. Свирепым восточным расам все же присуща

некоторая сдержанность, выработанная в них многовековой культурой.

Немца же сдерживает только германский Закон; он признает только

сдерживающую силу этого германского Закона.

Ему не свойственно ощущение справедливости и несправедливости вообще,

хотя он, как правило, весьма тонко чувствует, что -- справедливо, а

что -- несправедливо в отношении его ближних: его родственников и

сограждан. Но все те, кто оказывается за пределами его собственной

расовой группы, выпадают и из его кодекса чести, каким бы