ради
так называемой научной пользы, - всякий такой труд будет
восприниматься как атавизм, как нечто дикое и постыдное. И
напротив: многие формы внутреннего труда, раньше
приравнивавшиеся к безделью, найдут свою правильную оценку.
Созерцание, размышление, религиозная деятельность во всех ее
видах, общение с природой, развитие тела, гораздо более
многообразное, чем нынешний спорт, экскурсии или паломничества
к великим очагам и памятникам культуры, занятия, пусть самые
скромные, литературой и искусством, творческая любовь женщины и
мужчины, духовно оплодотворяющее общение друзей, - во всем этом
усмотрится элемент подлинного внутреннего труда, необходимого и
благословенного, и вместо жалких крох досуга этим занятиям
будут отводиться почетные и полноценные часы. Потому что, если
дело способствует углублению, расширению, возвышению или
облагораживанию хотя бы одного, этим самым оно способствует
совершенствованию мира. Если же руководящим стремлением
сделаются в данном случае поиски личного наслаждения,
господству такого стремления объявится непримиримая душевная
война. Потому что незыблема аксиома, что человек, живущий
только для себя, есть даже не нуль, а отрицательная величина в
человечестве.
Кажется, достаточно ясно, чтобы имелась надобность в
специальных разъяснениях, что жажда знаний есть стимул,
всемерно и тщательно развиваемый. Но эта жажда не ограничится
областью знаний, приобретаемых на научных и художественных
путях, но включит в себя познания метаисторические,
трансфизические, религиозные. Разовьется не только жажда
знания, но духовная жажда вообще.
Коммунистическая педагогика, которой мне удавалось лишь
так бегло коснуться здесь, имела в виду развитие также еще трех
свойств натуры, трех отличительных свойств огромной важности:
подчинения личного общему, духа интернационализма и устремления
к будущему.
Не будем касаться того, в какой мере удавалось работникам
этой системы добиваться выращивания этих свойств в воспитанных
ими поколениях. Во всяком случае система добивалась, чтобы
примат общего над личным прочно был усвоен сознанием
воспитуемого. К сожалению, при этом совершались незаметно две
идейные подмены. Под 'общим' подразумевалось не человечество и
даже не все население в целом одной или нескольких стран:
подразумевалась часть человечества, объединенная общей, твердо
очерченной идеологией. Все же, оказывавшиеся по ту сторону
этого очертания, расценивались либо как враги - и пощады им не
было, - либо как сегодняшние союзники, причем будущее должно
было решить: станут ли эти союзники вполне 'своими', включатся
ли в расширяющийся воинственный коллектив или же сделаются
врагами и тогда будут уничтожены. Такова была первая подмена:
подмена общего групповым. А вторая подмена заключалась в том,
что утрачивалось представление о пропорциях: мелкая, ничтожная
выгода, которую мог извлечь коллектив из самоотречения
личности, считалась выше, чем интерес этой личности как
таковой, даже иногда чем ее жизнь. Мелкое правонарушение
рассматривалось как государственное преступление, а
естественное нежелание человека оторваться навсегда от своей
семьи ради многолетней работы на недоступно далекой периферии
встречало на своем пути целые баррикады, нагроможденные
государством, партией, общественностью.
Новое отношение между личным и общим должно быть
освобождено от этих подмен. Не групповой интерес, не интерес
данного государства или данного общественного движения имеет
право довлеть над личным - такие групповые тираны суть вампиры,
идолы и Молохи, - но благо всего человечества. Человечество не
едино, - возразят многие, - оно разбито на антагонистические
классы, группы и т. д.' - Да, разбито, и общее благо его именно
в том и заключается, чтобы оно перестало быть разбито. И
перестало не за счет отсечения одних частей и насильственного
переделывания других, а за счет развития в человечестве
центростремительных сил и изживания центробежных. Чтобы это
единение не обошлось опять человечеству в сотни миллионов
насильственных смертей, в еще большую сумму личных трагедий и
превращение части человечества в обитателей тюрьмы. Уместно
здесь это напоминание или неуместно, но слишком обожглось