Даниил Андреев

Роза мира (часть 4)

в прежних условиях. Их

интеллект был слишком слаб, чтобы взять под контроль эти

воинствующие инстинкты.

Положение усложнялось еще и тем, что человек, укрепившийся

во главе советской державы, не отличаются ни кровожадностью, ни

воинственностью. Согласно логике власти, он бессознательно

выполнял веления Жругра, поскольку эти воления были направлены

на внутреннее упорядочение государства и на умножение эманаций

государственного комплекса человеческих чувств. Но его

нежестокий от природы характер оставлял в существе его как бы

ряд щелей, сквозь которые могла проструиваться в его

подсознательную сферу также инспирация светлых начал. Если бы

не эта инспирация, никакие разумные доводы не были бы в

состоянии подвигнуть этого человека на такой головокружительный

поворот внутренней политики, самое предположение о котором

вызывало озноб ужаса в его коллегах, - поворот, выразившийся в

разоблачении ряда преступлений Сталина и в массовом

освобождении заключенных.

Трудно охватить и оценить потрясение умов, вызванное его

выступлением на XX съезде партии. Обнародование, хотя бы и

частичное, и запоздалое, и с оговорками, длинной цепи

фантастически жутких фактов, виновным в которых оказывался тот,

кого целые поколения почитали за величайшего гуманиста,

прогремело, как своего рода взрыв психо-водородной бомбы, и

волна, им вызванная, докатилась до отдаленнейших стран земного

шара. А в России? В России 'не понимали, что именно произошло

вокруг них, но чувствовали, что далее дышать в этом воздухе

невозможно. Была ли у них история, были ли в этой истории

моменты, когда они имели возможность проявить свою

самостоятельность? - ничего они не помнили. Помнили только, что

у них были Иоанны, Петры, Бироны, Аракчеевы, Николаи, и в

довершение позора этот ужасный, этот бесславный прохвост! И все

это глушило, грызло, рвало зубами - во имя чего?..'

Предучел или не предучел тот, кто взял на себя

неблагодарную роль главного разоблачителя, масштабы этого

резонанса во всем мире, но, очевидно, он полагал, что

сокрушительный удар, наносимый таким образом престижу Доктрины,

может быть отчасти парализован аргументами в пользу того

тезиса, что культ личности Сталина не вытекает из Доктрины, а,

напротив, противоречит ей, что это - злокачественная опухоль,

требующая иссечения.

Мириады заключенных, не чаявших спасения, устремились из

лагерей по домам, сея повсюду рассказы о том, что творилось в

этих страдалищах при тиране. Во многих учреждениях поспешно

снимали со стен опостылевшие всем портреты второго вождя; в

ряде городов народ сбросил с постаментов его статуи. В

зарубежных компартиях воцарилось замешательство, перешедшее

кое-где в настоящий раскол. В высших учебных заведениях

Советского Союза брожение умов вылилось в организацию

студенческих дискуссионных клубов, в групповые протесты против

преподавателей и программ, в выпуск полулегальных или

нелегальных журналов, даже в настоящие студенческие забастовки.

В литературных и художественных кругах заговорили о смягчении

обязательных идеологических установок. Все это показывало, что

руководитель государства играет, пожалуй, с огнем.

Предпочтительнее было сделать шаг назад, попытавшись неуклюже

разъяснить, что покойный деспот был хоть и деспот, но, как ни

странно, образцовый коммунист и что не следует сокрушать в прах

все, что им сделано. Литература, искусство, человеческая мысль,

едва высунувшиеся наружу, были заботливо водворены на прежнее

место. И некоторые люди, озираясь с недоумением, начали

убеждаться, что есть нечто общее между курсом третьего вождя и

давними эпохами Бориса Годунова и Александра II: два шага

вперед - полтора назад. А впереди, согласно печальному закону

российской истории, уже маячил призрак реакции, то есть

поворота вспять, как это уже случилось некогда в конце

царствования Бориса и при Шуйском, а позднее - при Александре

III и Николае II.

И все-таки при сравнении нового режима с режимом Сталина у

всякого становилось теплее на сердце. Третий вождь был простым

человеком, любившим жизнь и искренне желавшим, чтобы хорошо

жилось не только ему, но и всем. К сожалению, однако, благих