жертв несет и он. Едва начинает в 1945 году
иссякать этот источник гавваха, как человекоорудие Урпарпа уже
спешит озаботиться о новом. Воевать больше нельзя - военные
ресурсы истощаются, да и враг сумел забежать вперед, изобретя
атомную бомбу; значит, надо обеспечить новые потоки гавваха в
условиях международного мира.
Начинаются массовые репрессии. Без разбора, без смысла, с
нескончаемой фабрикацией дел на пустом месте, со зверскими
пытками, и с таким режимом в некоторых 'спецлагерях', перед
которым меркнут Освенцимы и Бухенвальды. Разумеется, сейчас мы
еще не располагаем точными цифровыми данными о жертвах этого
периода. Несомненно, однако, что цифры погибших в лагерях с
1945 по 1953 год составляют несколько миллионов, а если
прибавить сюда погибших раньше, а также тех, кого массовое
досрочное освобождение при Хрущеве вызволило из лагерей на краю
могилы, придется забыть о прежних единицах счета и перейти уже
к операциям с десятками миллионов.
Пытаясь осмыслить происходившее, люди становились в тупик.
Пробовали объяснить зверства происками и коварными замыслами
тех, кто, по ошибке вождя, был поставлен руководить системой
безопасности. Этому способствовал и сам вождь, время от времени
устраняя и сурово наказуя своих ставленников. Вслед за
казненным Ягодой канул в пучину Ежов, за ним Абакумов, а сейчас
же после смерти вождя - тот, кто руководил системой
безопасности по высочайшему повелению в течение 15 лет. Всем
было ясно, что подобные мероприятия не только не вызывались
соображениями государственной пользы, но, напротив, находились
с этими интересами в вопиющем противоречии. Это будет ясно
всякому историку. А метаисторику, сверх того, ясно, что в этих
океанах гавваха не были заинтересованы на Жругр, ни игвы, ибо
они питаются не гаввахом, а психическими эманациями
государственного комплекса человеческих чувств. В глазах
метаисторика этими деяниями Сталин разоблачил себя уже не в
качестве орудия третьего уицраора, а в качестве орудия самого
Великого Мучителя, ибо только Гагтунгр и демоны Гашшарвы были
заинтересованы в притоке этих неслыханных объемов гавваха.
Таким образом, уясняются оба компонента того, что мы можем
назвать в этом существе гениальной способностью к
тиранствованию: жажда самоутверждения и активная жестокость,
доведенная до почти экстатической напряженности.
Но ведь Сталин и поныне пользуется репутацией великого
государственного деятеля - замечательного политика и дипломата,
выдающегося полководца, первоклассного организатора, даже
крупного деятеля культуры. Присмотримся: каковы главнейшие
государственные задачи Сталина до второй мировой войны?
Думается, их можно определить так: укрепление своего
абсолютного единовластия и разгром какой бы то ни было
оппозиции; борьба с духовностью; коллективизация сельского
хозяйства; индустриализация; подготовка военной машины к
отражению возможного нападения и к собственному прыжку на
Запад, Восток и Юг; создание благоприятной для этого
международной ситуации; максимальное сбережение человеческих
ресурсов Советского Союза для последней схватки с
капиталистическим миром.
Однако для укрепления собственного единовластия и полного
разгрома всякой оппозиции совершенно нет надобности быть
великим государственным умом. Достаточно быть гениальным
тираном. Достаточно им быть также и для борьбы с духовностью
теми методами, какими вел ее Сталин. О том, насколько
антигосударственными были методы коллективизации, я уже
говорил; добавлю теперь, что роковое отставание страны в
производстве продуктов сельского хозяйства объясняется не
только несуразностями самой коллективизации, но той политикой
выжимания всех соков из крестьян и тем неумелым
хозяйствованием, которыми отличался весь аграрный курс Сталина
с начала и до конца. Имело немалое значение и то, что упор на
чрезмерную убыстренность темпов развития тяжелой индустрии
вырвал из деревни огромные массы людей; еще большие массы
вырвала Отечественная война, а после войны не было сделано
ничего, чтобы стимулировать возвращение людей на землю и
активно заинтересовать их в повышении производительности
сельскохозяйственного труда. Слепая вера