Даниил Андреев

Роза мира (часть 4)

обеих великих стран,

не связанными никакими иррациональными, глубинными, духовными

нитями с тем народом, которому предстояло стать главной ареной

их деятельности и их жертвой по преимуществу. Надо было прийти

'с топором в руке неведомо отколь и с неисповедимой наглостью'

действовать так, как действует завоеватель на порабощенной

земле.

Людовик XIV хладнокровно вел свои войны, отождествляя

государство с самим собой и посылая на смерть тысячи французов.

Петр I пожертвовал несколькими десятками тысяч крепостных

крестьянских душ ради сооружения Петербурга. Ленин трудился

ради мировой революции, которая стоила бы жизни, вероятно,

миллиону человек. Но бросить чуть не половину мужского

населения Франции в пасть непрерывных войн, имевших

единственной целью расширение зоны личного властвования;

пожертвовать для спасения своего никем и ничем не

благословленного престола по крайней мере десятью миллионами

российских солдат, а потом посадить за проволочную изгородь

одну пятую часть населения страны и при этом быть готовым на

превращение в лунный ландшафт ее прекраснейших городов и самых

цветущих областей ради химеры распространения своего

владычества на всю планету - нет, на такие деяния не отважились

бы ни Людовик, ни Петр, ни Ленин - никто, в чьих жилах течет та

же кровь, что и проливаемая кровь народа, для кого культурные

ценности нации - его ценности, ее прошлое и будущее - его

прошлое и будущее, а земля, по которой он ступает, -

драгоценная, милая и незаменимая земля Родины.

Но 'отец лжи', подготавливая свое детище из века в век,

никогда не внушал ему, разумеется, всей правды - ни о конечных

целях и возможностях, ни о значении отдельных этапов

подготовки. Обеспечивая его инкарнацию в последний раз, великий

демонический разум понимал, что для царства антихриста в Энрофе

еще не созрели условия, равно как и сам кандидат совершенно не

готов для подобной роли. В его существе еще не были припасены

вместилища для тех сверхчеловеческих даров, какие были бы

необходимы владыке мира. Органы, которые впоследствии должны

были развиться в его материальном составе, оставались еще в

зачатке. Еще некуда было вложить гениальность научную,

гениальность государственную, гениальность художественную,

гениальность темной религиозности. Ибо способности к погружению

в состояние хохха еще недостаточно для того, чтобы облечь

материал, полученный через дьявольское духовидение, в

обаятельные для человечества формы великой квазирелигии. Урпарп

знал лучше всех, что предстоит еще не спектакль, а только

генеральная репетиция. Но следовало укреплять в сознании детища

иллюзию о том, что это - не репетиция, а уже долгожданный

спектакль и что именно в этой инкарнации он сможет достичь,

если будет играть хорошо, своей всемирной цели. Такая иллюзия

явилась бы сильнейшим стимулом для актера - играть во всю силу:

сильнейшим стимулом в его деятельности на посту вождя

всемирного революционного потока.

Жутко вглядываться в сохранившийся портрет этого существа

еще в те дни, когда оно было ребенком. Какой потрясающий

контраст с лицом маленького Ленина! Ничего мальчишеского, ни

проблеска детского!.. - Удивительно странный лоб, настолько

сниженный и суженный кромкой черных, гладко прилизанных,

надвинутых 'как ермолка' волос, что это производило бы

впечатление дегенерации, если бы под волосами не обозначался

поразительной формы череп - конический череп - не

закругляющийся плавной линией назад, а вздымающийся вверх и

вверх до самой маковки. Заостряясь, он наконец увенчивается тою

выпуклостью, которая говорит о высокой мистической одаренности.

Подбородок длинный и узкий; впоследствии он резко раздастся

вширь. Нос воинственно выдается вперед; в очертаниях сухих и

бледных, стиснутых губ - упорство, бессердечие и странная,

неинтеллигентная тупость. А глаза, напряженно сдвинутые, глядят

так угрюмо, самоуверенно и с такой заведомой враждебностью ко

всему, что перед ними находится, какой никогда не встретишь у

ребенка.

Тридцать лет повсеместно маячил перед нами портрет этого

существа - уже не мальчиком, разумеется, а мужчиной. Нельзя

было сделать ни шага, чтобы не встретить его справа, слева или