Даниил Андреев

Роза мира (часть 4)

резко изменило свою этическую и политическую окраску. Но

как бы там ни было, везде вовлекались в революционную или

преобразовательную деятельность массы именно тех сверхнародов,

тех стран, тех наций, а вовсе не одной только России. Россия

стремилась лишь, по мере возможности, сохранить за собой роль

направляющей силы (что, конечно, удавалось ей далеко не всегда,

и чем дальше во времени, тем меньше).

Естественно поэтому, что за образами обоих вождей

революционной России видятся не только очертания третьего

русского уицраора, но явственно выступает тень существа

неизмеримо более огромного, существа планетарного, - того

осуществителя великого демонического плана, который носит имя

Урпарпа.

Но значение, роли и сама природа этих двух человекоорудий

были глубоко различны.

Первый из них был человеком. Таким же человеком, как и

почти все носители светлых или темных миссий. Конечно, над его

шельтом и всеми остальными компонентами его существа велась

многолетняя, если не вековая, работа, дабы превратить его в

послушное орудие иноприродной воли. Но при всем том его личная

монада оставалась незатронутой, она парила по-прежнему в своем

многосолнечном Ирольне, и его человеческий образ, его характер

неизбежно отражал в какой-то мере свет этой монады, сколько бы

преград ни ставили между монадой и человеком его демонические

пестуны. В характере оставались даже и такие свойства, которые

казались мешающими с точки зрения его миссии, но которые не

могли быть заглушены окончательно. Этот человек не сделался ни

кровожаден, ни активно жесток; он упорно веровал в Доктрину и

работал не во имя свое, а во имя этого идеала. Он по-своему

любил народ и человечество, хотя и обобщенно-абстрактной,

мечтательно-головной любовью. Он желал им блага, как сам это

благо понимал, и если прибегал порой к весьма крутым мерам,

умея проявлять даже неумолимость, то это диктовалось не

мстительностью, не бесчеловечностью, а уверенностью в том, что

такова печальная революционная необходимость. Пролитие крови

или причинение страданий само по себе не доставляло ему

никакого наслаждения. Даже когда совершенный против него

террористический акт вызвал его тяжелое ранение и едва не стоил

ему жизни, вождь нашел в себе нравственную силу и достаточную

политическую дальнозоркость, а может быть и гуманность, чтобы

настоять на том, чтобы политическая преступница была

подвергнута не казни, а тюремному заключению. К своим товарищам

по партии он относился с отеческой бережностью и даже против

тех из них, которые возглавляли внутри партии оппозиционные

течения, он не принимал иных мер, кроме дискуссионной борьбы,

партийного внушения и давления собственного авторитета.

Политические деятели, много раз демонстрировавшие свое

инакомыслие, как Троцкий, Зиновьев, Бухарин, оставались

активными членами элиты и несли громадную нагрузку в общем

партийно-государственном труде.

Множество случаев, когда его вмешательство предотвращало

незаслуженно суровую кару или слишком крутое мероприятие

властей на местах, доказывают, что первому вождю нередко бывали

доступны общечеловеческие чувства жалости, сочувствия,

справедливости. Слишком искренне впитал он в себя

демократические идеалы предыдущих поколений; он был слишком

интеллигентен для того, чтобы его удалось превратить в тирана.

Доказывается все это и его отношением к так называвшимся тогда

нацменьшинствам: его указания на этот счет проникнуты такой

заботливостью о том, чтобы не ранить болезненно обострившееся

благодаря вековым гонениям национальное самолюбие, полны такой

настороженной человечностью и таким пониманием психологии

уплетенных наций, что диву даешься: как могли подобные указания

столь беззастенчиво и цинично попираться его преемником.

Ленин был интернационалистом не на словах, а на деле. Он

во многом был осуществителем темной миссии, но он глубоко верил

в то, что его деятельность направлена на благо человечества.

Другая природа и другое предсуществование второго вождя

определили и совершенно другой его характер.

Каждая из инкарнаций этого существа была как бы очередной

репетицией. В предпоследний раз он явился на исторической арене

в том самом облике, который с гениальной метаисторической