Даниил Андреев

Роза мира (часть 4)

в 1881 году демиург, боровшийся до тех пор со старым

Жругром, на время вложил свое оружие в ножны: он давал старику

возможность сосредоточить силы на борьбе с его порождением.

Этих сил оказалось еще достаточно, чтобы привести жругрита в

состояние длительного истощения.

Но Жрутр не мог стать мудрее самого себя. Давно пораженный

идейным бесплодием, он и теперь не сумел воспользоваться

предоставленной ему передышкой для создания новой концепции

власти, новой философемы, новых идеалов. Только самодержавие,

православие и народность - причем все три компонента в самом

сниженном, обездушенном смысле - вот и все, что могла выжать из

себя государственность Александра III.

Но чем старше уицраор, тем чаще отпочковываются от него

его детища. В восьмидесятых годах игвы впервые увидели, как в

отсутствие старого Жругра в Друккарг тихо вползает и бесшумно

захватывает питательную росу новое создание: темно-багрового

цвета, с головой на необыкновенно длинной шее и с невероятным

количеством присосок. Оно еще не отваживалось нападать на отца;

оно предпочитало маскироваться и прятаться, пока не войдет в

силу. Вскоре появилось и третье: бледное, очень тощее, но с

огромной пастью. К чему предназначена была пасть у существа,

питавшегося с помощью присосок, а для речи которому было бы

достаточно трубчатого рта, как у всех Жругров? Очевидно, пасть

у этого чудовища появилась заблаговременно, для удовлетворения

каких-то потребностей будущего. Пока же он был способен только

тихонько скулить, как бы жалуясь на отца, и методически, трезво

доказывать Великим Игвам, что он гораздо успешнее, чем старик,

мог бы справиться с задачами.

Я понимаю, как оскорбительно для поколений, воспитанных на

идеалах революционной борьбы и видящих в событиях 1905 года

беззаветный героизм народных масс и их вождей, - с одной

стороны, кровавый произвол власти - с другой, принять мысль,

что за этой величественной эпопеей скрывается грызня

отвратительных чудовищ метаистории между собой, - столь

отвратительных, что санкция демиурга не могла осенить ни одного

из них своим отблеском. Но самый факт существования уицраоров и

их борьба нисколько не умаляет ни духовной красоты

революционного героизма, ни оправданности тех субъективных

мотивов, которыми были движимы наиболее идейные и чистые борцы

за народное освобождение, ни, наконец, гнусной жестокости их

палачей. Но пора уяснить себе, что за историческими событиями,

масштаб которых нас ослепляет и заставляет их поэтизировать,

стояла все-таки именно борьба метаисторических чудовищ: именно

поэтому так кровавы эти исторические эпопеи и так сомнителен их

конкретный положительный результат. Ведь борьба чудовищ стоит и

за мировыми войнами, и хорошо по крайней мере, что мы не

склонны больше поэтизировать эти войны. Со временем будет

покончено и с поэтизированием революций.

Но верно и то, что взаимной борьбою одних только иерархий

метакультуры не исчерпывается и не объясняется метаистория

вообще и метаисторическая драма России XX века в частности. Как

раз именно к XX веку и особенно в грандиозных событиях, ареной

которых стала Россия, сказывается воздействие начал планетарных

- сложнейшее переплетение и столкновение инспираций, исходивших

из центров гораздо большего масштаба и преследовавших гораздо

более обширные цели.

Как известно, в середине XIX столетия в Западной Европе

сформировалось универсальное учение, которое за следующую сотню

лет поднялось к господству над одной третью земного шара. Его

первая победа, имевшая воистину мировое значение, совершилась в

России, и этим самым Россия была выдвинута на такую позицию,

пребывание на которой делало эту страну водительницей чуть ли

не половины человечества и активнейшей участницей самых

страшных военных схваток, какие потрясали когда-либо

поверхность нашей планеты. Здесь не место вдаваться в

метаисторически-философский анализ этого учения: такой анализ

мог бы послужить темой отдельного капитального труда. Но

совершенно необходимо обратить внимание на внутреннюю

противоречивость этого учения, на разрыв между его идеалами и

его методами. Экономическая сторона его, глубоко обоснованная

теоретически и оправданная морально, вследствие именно этого

разрыва претерпела серьезнейшие искажения, как только явилась