Даниил Андреев

Роза Мира (Часть 1)

этих зон была почти прозрачна и так легка,

какими бывают леса в северных странах Энрофа поздней весной,

когда они только начинают одеваться лиственным покровом. Такими

же облегченными, полупрозрачными казались там хребты гор и даже

сама почва: как будто все это было эфирною плотью тех стихий,

чью физическую плоть мы так хорошо знаем в Энрофе.

Но ни птиц, ни рыб, ни животных не знал этот слой: люди

оставались единственными его обитателями. Я говорю - люди,

разумея под этим не таких, какими мы пребываем в Энрофе, но

таких, какими делает нас посмертье в первом из миров

Просветления. Наконец-то я мог убедиться, что утешение, которое

мы черпаем из старых религий в мысли о встречах с близкими, -

не легенда и не обман, - если только содеянное при жизни не

увлекло нас в горестные слои искупления. Некоторые из близких

встретили меня, и радость общения с ними сделалась содержанием

целых периодов моей жизни в том слое. Он очень древен, когда-то

в нем обитало ангельское прачеловечество, а зовется он Олирной:

это музыкальное слово кажется мне удачной находкой тех, кто дал

ему имя. Общение с близкими не содержало никакой мути, горечи,

мелких забот или непонимания, омрачающих его здесь: это было

идеальное общение, отчасти при помощи речи, но больше в

молчании, какое здесь бывает знакомо лишь при общении с

немногими, с кем мы соединены особенно глубокой любовью, и в

особенно глубокие минуты.

От забот о существовании, имевших в Энрофе стоять

необъятное значение, мы были совершенно освобождены.

Потребность в жилье сводилась на нет мягкостью климата.

Кажется, в Олирнах некоторых других метакультур это не совсем

так, но в точности я этого не помню. Пищу доставляла прекрасная

растительность, напитками служили родники и ручьи, обладавшие,

как мне припоминается, различным вкусом. Одежда, вернее, то

прекрасное, живое, туманно-светящееся, что мы пытаемся в Энрофе

заменить изделиями из шерсти, шелка или льна, - вырабатывалась

самим нашим телом: тем нашим эфирным телом, которого мы почти

никогда не сознаем на себе здесь, но которое в посмертье

становится столь же очевидным и кажется столь же главным, как

для нас - физическое. И в мирах Просветления, и в Энрофе без

него невозможна никакая жизнь.

И все же первое время в Олирне для меня было отравлено

тоской об оставшихся в Энрофе. Там остались дети и внуки,

друзья и старушка-жена - то драгоценнейшее для меня существо,

ради которого я нарушил закон касты и стал неприкасаемым.

Прерыв связи с ними питал постоянную тревогу об их судьбе;

скоро я научился видеть их смутные облики, блуждавшие по

тернистым тропам Энрофа. А некоторое время спустя уже встречал

свою жену такую же юную, какой она была когда-то, но более

прекрасную: ее путь в Энрофе завершится несколькими годами

позже моего, и теперь радость нашей встречи не была омрачена

ничем.

Один за другим раскрывались новые органы восприятия: не те

органы зрения и слуха, которые в эфирном теле полностью

совпадают с соответствующими органами тела физического, - нет!

те органы зрения и слуха действовали с первых минут моего

пребывания в Олирне, и именно через них я Олирну воспринимал;

но то, что мы называем духовным зрением, духовным слухом и

глубинной памятью; то, к раскрытию чего стремятся в Энрофе

величайшие мудрецы; то, что раскрывается там лишь у единиц

среди многих миллионов; то, что в Олирне раскрывается

постепенно у каждого. Духовное зрение и слух преодолевают

преграды между многими слоями; жизнь оставленных мною на земле

я воспринимал именно ими - еще неотчетливо, но все же

воспринимал.

Я наслаждался просветленной природой - такой зрительной

красоты я не видал в Энрофе никогда, - но странно: в этой

природе мне не хватало чего-то, и скоро я понял, чего:

многообразия жизни. С печалью я вспоминал пение и щебет птиц,

жужжание насекомых, мелькание рыб, прекрасные формы и

бессознательную мудрость высших животных. Только здесь мне

уяснилось, как много значит для нас, для нашего общения с

природой животный мир. Однако те, кто знал больше меня, вселяли

надежду, что древняя, смутная мечта человечества о

существовании слоев, где животные предстают просветленными и