Даниил Андреев

Роза Мира (Часть 1)

ранее; до

этого времени воспоминания о них носили характер смутных,

клочкообразных, ни в какое целое не слагавшихся хаотических

полуобразов. Новые же странствия зачастую оставались в памяти

так отчетливо, так достоверно, так волнуя все существо

ощущением приоткрывшихся тайн, как не остается в памяти никакое

сновидение, даже самое значительное.

Есть еще более совершенный вид таких странствий по

планетарному космосу: тот же выход эфирного тела, те же

странствия с великим вожатым по слоям восходящего или

нисходящего ряда, но с полным сохранением бодрственного

сознания. Тогда, вернувшись, путник приносит воспоминания еще

более бесспорные и, так сказать, исчерпывающие. Это возможно

только в том случае, если духовные органы чувств уже широко

раскрыты и запоры с глубинной памяти сорваны навсегда. Это уже

подлинное духовидение. И этого, конечно, я не испытал.

Насколько мне известно (возможно, впрочем, что я

ошибаюсь), из европейских писателей этому был причастен пока

один только Дант. Создание 'Божественной комедии' было его

миссией. Но полное раскрытие его духовных органов совершилось

только в конце жизни, когда огромная работа над поэмой уже

близилась к концу. Он понял многочисленные ошибки, неточности,

снижение смысла, излишнюю антропоморфность образов, но для

исправления уже не хватало времени и сил. Тем не менее

излагаемая им система может быть принята в основных чертах, как

панорама разноматериальных слоев романо-католической

метакультуры.

Не смея и заикаться о чем-либо подобном, я имел, однако,

великое счастье бесед с некоторыми из давно ушедших от нас и

ныне пребывающих в Синклите России. К совершенно потрясающим

переживаниям их реальной близости я почти не смею прикоснуться

пером. Не смею назвать и имена их, но близость каждого из них

окрашивалась в неповторимо индивидуальный тон чувств. Встречи

случались и днем, в людной тюремной камере, и мне приходилось

ложиться на койку, лицом к стене, чтобы скрыть поток слез

захватывающего счастья. Близость одного из великих братьев

вызывала усиленное биение сердца и трепет торжественного

благоговения. Другого все мое существо приветствовало теплой,

нежной любовью, как драгоценного друга, видящего насквозь мою

душу и любящего ее и несущего мне прощение и утешение.

Приближение третьего вызывало потребность склонить перед ним

колена, как перед могучим, несравненно выше меня взошедшим, и

близость его сопровождалась строгим чувством и необычайной

обостренностью внимания. Наконец, приближение четвертого

вызывало ощущение ликующей радости - мировой радости - и слезы

восторга. Во многом могу усомниться, ко многому во внутренней

жизни отнестись с подозрением в его подлинности, но не к этим

встречам.

Видел ли я их самих во время этих встреч? Нет.

Разговаривали ли они со мной? Да. Слышал ли я их слова? И да, и

нет. Я слышал, но не физическим слухом. Как будто они говорили

откуда-то из глубины моего сердца. Многие слова их, особенно

новые для меня названия различных слоев Шаданакара и иерархий,

я повторял перед ними, стараясь наиболее близко передать их

звуками физической речи, и спрашивал: правильно ли? Некоторые

из названий и имен приходилось уточнять по нескольку раз; есть

и такие, более или менее точного отображения которых в наших

звуках найти не удалось. Многие из этих нездешних слов,

произнесенных великими братьями, сопровождались явлениями

световыми, но это не был физический свет, хотя их и можно

сравнишь в одних случаях со вспышками молнии, в других с

заревами, в третьих - с лунным сиянием. Иногда это были уже

совсем не слова в нашем смысле, а как бы целые аккорды

фонетических созвучии и значении. Такие слова перевести на наш

язык было нельзя совсем, приходилось брать из всех значений -

одно, из всех согласованно звучащих слогов - один. Но беседы

заключались не в отдельных словах, а в вопросах и ответах, в

целых фразах, выражавших весьма сложные идеи. Такие фразы, не

расчленяясь на слова, как бы вспыхивали, отпечатываясь на сером

листе моего сознания, и озаряли необычайным светом то темное

для меня и неясное, чего касался мой вопрос. Скорее даже это

были не фразы, а чистые мысли, передававшиеся мне

непосредственно, помимо слов.