Даниил Андреев

Роза Мира (Часть 1)

мои руки легли на ветхий,

тысячами ног истоптанный коврик, распахнулась какая-то тайная

дверь души, и слезы ни с чем не сравнимого блаженного восторга

хлынули неудержимо. И, по правде сказать, мне не очень важно,

как знатоки всякого рода экстазов и восхищении назовут и в

какой разряд отнесут происшедшее вслед за этим. Содержанием же

этих минут был подъем в Небесную Россию, переживание Синклита

ее просветленных, нездешняя теплота духовных потоков, льющихся

из того средоточия, которое справедливо и точно именовать

Небесным Кремлем. Великий дух, когда-то прошедший по нашей

земле в облике Серафима Саровского, а теперь - один из ярчайших

светильников Русского Синклита, приблизился и склонился ко мне,

укрыв меня, словно эпитрахилью, шатром струящихся лучей света и

ласкового тепла. - В продолжение почти целого года, пока эту

церковь не закрыли, я ходил каждый понедельник к акафистам

преподобному Серафиму и - удивительно! - переживал это

состояние каждый раз, снова и снова, с неослабевающей силой.

В начале 1943 года я участвовал в переходе 196-й

стрелковой дивизии по льду Ладожского озера и, после

двухдневного пути через Карельский перешеек, вошел поздно

вечером в осажденный Ленинград. Во время пути по безлюдному,

темному городу к месту дислокации мною было пережито состояние,

отчасти напоминавшее то давнишнее, юношеское, у храма

Спасителя, по своему содержанию, но окрашенное совсем не так:

как бы ворвавшись сквозь специфическую обстановку фронтовой

ночи, сперва просвечивая сквозь нее, а потом поглотив ее в

себе, оно было окрашено сурово и сумрачно. Внутри него темнело

и сверкало противостояние непримиримейших начал, а их

ошеломляющие масштабы и зиявшая за одним из них великая

демоническая сущность внушали трепет ужаса. Я увидел третьего

уицраора яснее, чем когда-либо до того, - и только веющее

блистание от приближавшегося его врага - нашей надежды, нашей

радости, нашего защитника, великого духа-народоводителя нашей

родины - уберегло мой разум от непоправимого надлома*.

=================================================

* Это переживание я попытался выразить в поэме

'Ленинградский апокалипсис', но закономерности искусства

потребовали как бы рассучить на отдельные нити ткань этого

переживания. Противостоявшие друг другу образы, явившиеся

одновременно, пришлось изобразить во временной

последовательности, а в общую картину внести ряд элементов,

которые хотя этому переживанию и не противоречат, но в

действительности в нем отсутствовали. К числу таких

производительных привнесений относится падение бомбы в

Инженерный замок (при падении этой бомбы я не присутствовал), а

также контузия героя поэмы.

=================================================

Наконец, нечто схожее, но уже полностью свободное от

метафизического ужаса, было мною пережито в сентябре 1949 года

во Владимире, опять-таки ночью, в маленькой тюремной камере,

когда мои единственный товарищ спал, и несколько раз позднее, в

1950-53 годах, тоже по ночам, в общей тюремной камере. Для

'Розы Мира' недостаточно было опыта, приобретенного на таком

пути познания. Но самое движение по этому пути привело меня к

тому, что порою я оказывался способным сознательно воспринять

воздействие некоторых Провиденциальных сил, и часы этих

духовных встреч сделались более совершенной формой

метаисторического познания, чем та, которая мною только что

описана.

Сравнительно часто и многими изведан выход эфирного тела

из физического вместилища, когда это последнее покоится в

глубоком сне, и странствие по иным слоям планетарного космоса.

Но, возвращаясь к дневному сознанию, путник не сохраняет о

виденном никаких отчетливых воспоминаний. Хранятся они только в

глубинной памяти, наглухо отделенной от сознания у огромного

большинства. Глубинная память (анатомически ее центр помещается

в мозгу) - это хранилище воспоминании о предсуществовании души,

а также о ее трансфизических странствиях, подобных

описываемому. Психологический климат некоторых культур и

многовековая религиозно-физиологическая практика, направленная

в эту сторону, как, например, в Индии и странах буддизма,

способствовали тому, что преграда между глубинной памятью и